Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство

Великий князь московский вырос в вотчинного государя всей Великороссии и потянулся к самодержавному распоряжению ее силами, стал их подбирать к рукам и начал трудное и сложное дело их организации по новому, [по] своему плану, приспособленному к потребностям его разросшегося «государева дела». Встретив на этом пути привилегии и самостоятельную силу своих вольных слуг, он закончил их низведение до положения слуг «прирожденных», невольных, холопов государевых без особых потрясений. Но та же, по существу, задача стала перед московской политикой и по отношению к церковным магнатам-иерархам. Тут камнем преткновения являлась не «вольность» сильного и влиятельного класса, а льготность владений «государевых богомольцев» и принципиальная независимость священного сана. Определить отношения к церкви новой московской государственности, государственности вотчинного абсолютизма, стало насущной очередной задачей. Помимо всего прочего, церковное землевладение достигло к XVI в. огромных размеров. Подсчитать эти размеры, хотя бы в самых общих чертах, но сколько-нибудь полно, насколько разумею, не представляется возможным. От середины XVI в. – а за первую половину едва ли можно предполагать какой-либо чрезвычайно крупный рост этих размеров – идет иностранное известие: будто монастырское землевладение обнимает до трети всех земель Московского государства. Весьма вероятно, что это глазомерное определение сильно преувеличено, может быть, даже тенденциозно подчеркнуто в тех толках с московскими боярами, от которых получил свои сведения англичанин Ченслор, передавший их Клементу Адамсу, автору рассказа о далекой Московии[338]. Но если мы вспомним ряд благоприятных условий для роста этого землевладения – благочестивые крупные пожертвования, хозяйственную энергию монастырей, их значение как первой на Руси своего рода капиталистической силы, широкое развитие льгот в их пользу и пожалований, острую тревогу, какую развитие именно монастырского землевладения вызывает с начала XVI в. в московском правительстве и светском обществе, наконец, то, что во всех средневековых государствах Запада размер церковного землевладения определяется в 1/₅ , ¼ и даже ⅓ всех земель данной страны, – то это глазомерное определение не представится, во всяком случае, особенно нелепым. И все эти вотчины, не только монастырские, но и архиерейских домов, хотя бы в их созидании и расширении крупную роль играл самостоятельный экономический оборот духовных властей – прикуп, подъем новин и т. п., рассматривались по стародавней традиции, шедшей из порядков и отношений периода вотчинных княжений и удельного владения, как имущество, состоящее под особой опекой княжеской власти и во владении по ее жалованным грамотам. Порядок преемства на епископских кафедрах и игуменствах, соединенный если не всегда с прямым княжеским назначением, то во всяком случае с утверждением и инвеститурой от великого князя (обычно притом с подтверждением старых и выдачей новых жалованных грамот) естественно, питал мысль, что великий князь имеет дело с земельным фондом, в распоряжении которым ему принадлежит немалая роль. Мысль опасная для интересов церковного владения, тем более в такой исторический момент, когда перед вотчинным абсолютизмом московских государей никнут все частные права, принимая характер прав пожалованных по милости и усмотрению государя великого князя.