Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство

На этой почве и возник в княжение Ивана III вопрос о так называемой секуляризации церковных имуществ. Он родился естественно, из самых условий образования из многих самостоятельных политических единиц одного, хотя и сложного по составу, вотчинного государства московского великого князя и прежде всего по отношению к новопокоренным областям. При отсутствии представления о единстве церковных имуществ как принадлежащих всей церкви русской, при наличности множества церковных вотчинников, их духовный характер не закрывал подлинного их социального тождества с другими, светскими, вотчинниками. Более того, сложившиеся отношения между церковными вотчинниками и княжеской властью скорее еще сильнее подчеркивали жалованный условный характер этого землевладения, чем отношения к вотчинам боярским. Иван III, конфисковавший многие боярские вотчины при усмирении ненадежных элементов Ярославской или Новгородской земель, взглянул, например, на богатые вотчинные владения новгородского владыки и новгородских монастырей как на что-то узурпированное. Официозно-московский рассказ о покорении Новгорода мотивирует требование уступки половины всех [земель] монастырей в пользу великого князя таким неожиданным утверждением: «беша бо те волости великих же князей, ино они их освоиша». В Москве, по-видимому, и понять не могли, как это возможно существование целой обширной области, признававшей великокняжескую власть великого князя при отсутствии в ней основной опоры реальных сил этого князя – развитого дворцового землевладения, и создали себе фикцию о прошлом, когда и в Новгородской земле оно [будто бы] было, да потом, как многое княжое, перешло в руки вечевых властей, а что до земель – то достались [они] новгородским церковным учреждениям. Верили ли московские дьяки такому заявлению сами, или нет – их дело, но характерно само утверждение, выдвигавшее предпосылку о праве великого князя распорядиться церковными землями и изменить их назначение. Подлинный мотив требования, конечно, иной: «понеже нам, великым князем государьство свое дръжати на своеи отчине, Великом Новегороде, без того не лзе»[339]. Держать государство великим князьям подлинно нельзя было, не имея в руках крупного земельного фонда. И вопрос о нем стал круто в княжение Ивана III.

Я дал во всем предыдущем изложении общий очерк отношения московского государя к территории его владений, которые он рассматривал как свои вотчинные владения. На основе общего представления о вотчинном характере власти государя великого князя стали круто меняться и его отношения к тем общественным силам, с которыми и через которые он держал свою землю в прежнее время. Со времен Ивана III круто меняется положение бояр-кормленщиков и бояр-вотчинников. Основу этой перемены можно назвать установлением прямого властного отношения великого князя к подвластным этому боярству населению и земле. Только от времен Ивана III имеем мы так называемые «уставные грамоты» наместничьего управления. Говоря так, я не забываю Двинской грамоты 1397 г.[340] Это памятник особливый, и значение ее – мимолетное. Ведь великий князь Василий Дмитриевич сделал только попытку утвердить свою власть над Двиной, тогда и дал боярам двинским, сотскому и всем черным людям эту хартию. Что это за акт по существу? Излагая ход подчинения Великого Новгорода Иваном III, я обращал внимание на одну подробность летописного рассказа, которая обычно оценивается вовсе неправильно. Новгородцы добивались при переходе под московское владычество гарантий своих прав от притеснений новой власти и ее агентов. Когда крестоцелование самого великого князя и его бояр было отвергнуто, они просили себе «опасной грамоты», а когда и в этом было отказано, удовлетворились устным жалованным словом великого князя. Вот, по крайнему разумению моему, двиняне и получили в 1397 г. такую «опасную грамоту», по которой «должны ходить» у них наместники, каких пришлет великий князь на Двину из своих бояр или кого пожалует этим наместничеством из двинских бояр. Весьма вероятно, что эта Двинская грамота послужила своего рода идейным образцом для упомянутого требования как новгородцев, так и для позднейших московских грамот наместничьего управления. И само новгородское желание не осталось без следа, т. к. с ним связано составление того списка так называемой Новгородской судной грамоты, «переписавшей» на имя великого князя – едва ли без перемен – основные положения новгородского суда и управления еще при первом походе Ивана III на Новгород в 1471 г.: ведь эта грамота внимательно разграничивает права и доходы наместничьи и новгородского самоуправления. Трудно сомневаться, что будь в 1478 г. составлена «грамота», о какой просили новгородцы, в основу ее легла бы Судная 1471 г.