Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство

Перебирая известия о княжествах Северо-Восточной Руси, я в предыдущем изложении намеренно обходил по возможности Москву, на которой пора, наконец, нам сосредоточить все внимание. Судьбы будущей столицы великорусского государства сложились своеобразно с первых ее шагов на историческом поприще. Но и тут тяжко сказывается состояние источников, которое так часто заставляет руки опустить перед задачами обследования деталей истории Рязани или Суздаля, Нижнего или Твери, Ростова или Ярославля. Известия дошли до нас в отрывках, часто смятых и, видимо, переделанных редакторами летописных сводов, из которых позднейшие нередко вдруг сообщают новые сведения, без возможности проверить, откуда они взялись. Как ни тщательно обследованы все известия о начальной истории Москвы, много тут неясного даже в общепринятых исторической литературой фактах. Приходится держаться самых общих линий там, где хотелось бы точных, конкретных сведений; успокаиваться на «впечатлении», где нужен бы научно обоснованный вывод. Прежде всего [вывод] о так называемом «начале Москвы» и особенно Московского княжества. На фоне общей картины положения Северо-Восточной Руси в XIII и XIV вв. выступает особенно ярко значительность небольшого этюда, посвященного «началу Москвы» С. Ф. Платоновым[125]. Значение географического положения Москвы на перекрестке, откуда удобно держать путь на север к Ростову, на северо-восток – к Владимиру, на юг – к Чернигову, через Коломну – к Рязани, на запад – к Смоленску (так идут оттуда Ростиславичи и Юрьевичи в Суздальщину) и на северо-запад – к Великому Новгороду (так в Москве соединяются войска Всеволода Юрьевича с новгородской силой его сына Константина), – это значение Москвы прежде всего стратегическое. Оно выяснилось еще в дотатарскую эпоху, когда Москва – погранично-военный пункт великого княжества Владимирского. Именно, думается, поэтому Москва долго не имеет значения самостоятельного центра местной княжеской власти, оставаясь «городком» и «двором» великокняжеским. Недоразумение с известием Тверской летописи о закладке города Москвы в 1156 г. Юрием Долгоруким разъяснено С. Ф. Платоновым: Юрий тогда был уже на юге. Но С. Ф. Платонов не обратил внимания на то, что Тверская летопись вообще спешит в своей хронологии, так что его критика, верно вскрывая ошибку даты, не устраняет возможности, что сама запись факта найдена сводчиком в источнике, не лишенном значения. Во всяком случае, в 70-х гг. ХII в. существование укреплений в Москве выступает достаточно ясно в упоминаниях о ней [в] рассказе о смутах по смерти Андрея Боголюбского. И это стратегическое значение Москвы быстро растет в позднейшее время, определяя роль именно Москвы как политического центра, организующего боевую силу Великороссии, объединяя ее разрозненные элементы и восстановляя утраченное единство ее борьбы на три фронта – на восток, юг и запад. В обзоре истории севернорусских великих княжений я подчеркивал, как естественно вытекали из острого напряжения их окраинной борьбы с соседними врагами [их] попытки опереться на великорусский центр, либо захватив его в свои руки, либо расширяя свою территорию в тылу своих позиций. Эта тяга приводила к борьбе с Москвой, либо к поискам опоры в ней и, в конце концов, подчинению ее власти. Сравнительно с этой общей политико-географической чертой истории Москвы остальные так называемые условия возвышения ее представляются мне весьма и весьма второстепенными, т. е. производными из первой. Их относительное значение выяснится точнее при анализе самого хода московской истории.

Забелин, набрасывая широкими и сочными штрихами облик Москвы как типичного вотчинного города, нашел для этого удобный исходный пункт в старейших летописных упоминаниях о ней[126]. Первое из них – в 1147 г. – повествует, как Юрий Долгорукий звал к себе в «Московь» черниговских князей, чествовал их тут «обедом сильным» и «дарами многими». Известия о 70-х гг. ХII в. сохранили название «Куцкова», или «Кучкова, рекше Москвы», связываемое с именем боярина Кучки и его рода Кучковичей, приятелей, а затем опасных врагов Андрея Боголюбского. Те же известия говорят о сожжении Глебом рязанским, пришедшим на «Московь», города всего и сел (вариант: Москвы всей и города), подсказывая историку-археологу образ укрепленного городка, окруженного княжими селами. Москва рисуется ему и позднее как «обширный вотчинников двор, стоявший среди деревень и слобод, которые почти все имели какое-либо служебное назначение в вотчинниковом хозяйстве, в потребностях его дома и домашнего обихода». «Первой основой Кремля, – говорит он, – а стало быть, всей Москвы, был княжий двор или, в самое древнее время, княжий стан с необходимыми хоромами или клетями на случай приезда».