Центральное положение, занятое Москвой в политическом быту Великороссии, выдвигало перед ней задачу взять на себя самозащиту всей земли от судорожных порывов разлагавшейся татарской силы, которая металась и насильничала, как раненый и озверелый хищник. С татарщиной Москве приходилось по необходимости быть начеку, в позиции оборонительной. Уже Иван Иванович Мамат-Хожу не пустил в свою отчину. Дмитрий с трудом лавировал между Авдулем и Амуратом и в 1371 г. не поехал «к ярлыку», который привез Михаилу тверскому посол Сарыхожа, [а] зазвал его к себе и перекупил на свою сторону. Но в 70-х гг. XIV в. пришлось попросту оружием обороняться. Нарождается столь знакомая позднее картина выступления войск на юг, к «берегу», в ожидании набега ордынских отрядов. В 1373 г. Дмитрий все лето простоял на Оке, ожидая Мамаевых татар, пустошивших Рязанскую землю. В 1374 г. упоминается «розмирье» с Мамаем. В Нижнем были тогда избиты татары посла Сарайка и сам он убит, а татары опустошили за то в 1375 г. берега рек Киши и Пьяны; в 1376 г. Дмитрий ходил за Оку «стерегаяся рати татарские от Мамая», а рать московская ходила в помощь нижегородской на Волгу, в «болгары». В 1377 г. Дмитрий пошел в помощь Дмитрию Константиновичу с ратью московской, переяславской, юрьевской, муромской и ярославской, но когда сам ушел в Москву, оставив рать в Нижнем, она потерпела позорное поражение от царевича Арапши за рекой Пьяной (приток реки Суры). Полный презрительного негодования рассказ летописных сводов объясняет его изменой мордовских князей, нежданно подведших татар, пьянством и самохвальством самой рати. Нижний сожжен татарами, мордва стала пустошить нижегородские волости, и князь Борис Константинович не без труда управился с нею. В 1378 г. – новый набег на Нижний и новое сожжение его, а князя (мурзу) Бегича Мамай послал на Рязанскую землю и на московского князя, но Бегич был разбит на реке Воже, в пределах земли Рязанской. За Оку удалось, таким образом, татар не пустить, но Рязанская земля была снова разграблена в 1379 г., а Нижегородская терпела от татар уже целый ряд лет. Своими неисходными бедами они спасали центральные области от погромов, но не находили в них обороны. Москва крепла внутри, набирая силу, но еще не состроилась и была сильно связана западными отношениями, которые осложнялись все грознее.
Ни великое княжество Нижегородское, ни Рязанское уже не были ей соперниками; не их сила, а собственная ее слабость поддерживала их независимость. Где это было возможно, великие князья не медлили обращать князей в подручников или вступать в непосредственное обладание властью. В дни борьбы с Дмитрием московским за великое княжение суздальский Дмитрий привлек к себе всех недовольных усилением Москвы. Иван белозерский, Константин ростовский, Иван стародубский, Дмитрий галицкий служили ему против соперника. Победа Москвы обошлась им дорого. Иван Федорович белозерский смирился и погиб с сыном на Куликовом поле подручником Дмитрия. Владел ли Белоозером брат его Юрий – не знаем; его называют только родословцы, и, быть может, уже он был лишен отчины своей, как и брат его Константин белозерский, служил Великому Новгороду и Пскову кормленым князем-воеводой. Константин Васильевич выхлопотал себе ханское «пожалование на все княжение Ростовское». Но в 1363 г., когда Дмитрий московский «взя волю свою» над суздальским Дмитрием, он и Константина ростовского привел в свою волю, и с тех пор ростовское княжье остается в полной зависимости от Москвы. Зять Калиты Константин Васильевич давно терпел хозяйничанье московских воевод в Ростове, теперь попытка возродить единство и самостоятельность княжения Ростовского лишь завершила его упадок. Та же судьба постигла князей стародубских. Ивана Федоровича Дмитрий московский «согна с Стародубского княжения», как согнал из Галича Дмитрия Ивановича, и отъехали они в Нижний, «скорбяще о княжениях своих». Галич, как «купля» Калиты, с тех пор переходит к великим князьям, а братья Ивана стародубского сошли вовсе на уровень князей-подручников, мало чем отличавшихся от их потомков – княжат Московских. Во всем этом процессе возвышения Москвы – больше собирания силы и власти, чем собственно «собирания земли» и так называемых «примыслов», больше политики, чем вотчинного хозяйства.