Лелейская гора

Подчас поток обрывается, и тогда передо мной, подобно поляне или раннему утру, открывается просвет, где нет ни криков, ни боли. Я открываю глаза и в наступившей тишине узнаю очертания далеких гор в болезненном свете ущербного бессмысленного дня. Я знаю, эти просветы - остатки того, что еще не успело разрушить время; возвышаясь островками над разлившимся морем черной пустоты, они покачиваются, ежеминутно готовые скрыться под ней. Я знаю, между этими разрозненными островками земли существуют невидимые связи, рухнувшие мосты и клочки разорванной дороги. И я, изнемогая от усилий, копаюсь в лихорадочно мерцающей памяти, стараясь отыскать в ней недостающие звенья. Но там, в хаосе отрывочных мыслей, тупиков и провалов, все распадается, тонет в забвении, порой прорываясь бредом, и мне кажется тогда, что мозг мой превращается в огромный, как сама Лелейская гора, муравейник, задыхающийся под гнетом живых напластований. И сам я как бы тогда перестаю существовать, во мне живет один только этот муравейник с верхушкой, охваченной пожаром, застойными лужами в подземных коридорах и беспорядочно мигающими огоньками посредине. В подземных лужах шипит уголь и, поднимаясь вверх, испарения смешиваются с дымом.

Растопленная потом, земля подо мной отсырела, раскисла и расползлась, как тесто. Бог знает сколько времени пытаюсь я найти под собой твердую опору, но только напрасно шарю руками. Подо мной на земле образовалась борозда, и я догадываюсь, что это губы: мокрые и липкие уста земли подкрались ко мне со спины, все глубже затягивая меня в свою утробу. Я уже чувствую запах ее нутра: это она так медленно душит меня. Начнешь вырываться - ускоришь свою гибель, начнешь кричать - окружающие только посмеются надо мной, конечно, если таковые найдутся. И я продолжаю неподвижно лежать, погружаясь в ее глубины. В тишине слышится плеск воды и чье-то негромкое рычание. Я открыл глаза посмотреть, кто там рычит: в мерцании дня, прокопченного влажными испарениями, висел дьявол с черным докторским саквояжем. Я обрадовался, увидев его: появление нового лица обещает что-то новое. А так как это новое не может быть хуже старого, ибо это невозможно, значит, будет лучше. Если он задумал подвергнуть меня пыткам клещами и пилами, он должен будет сначала вытащить меня из трясины, а это может в корне изменить мое положение.

Дьявол не спеша открыл свой саквояж и вместо пилы вытащил оттуда заплатанные штаны. Он швырнул их к моим ногам, продолжая вынимать из саквояжа какие-то обноски. Я воскликнул в недоумении:

- Что ты собираешься делать с этими тряпками?

- Тебя в них одеть, - поскрипел он.

- Эти лохмотья! Ты что, рехнулся? Не видишь, что я одет с иголочки?

- Все краденое ты снимешь, а на себя наденешь свое благородное рубище.

- Не валяй дурака! Уж не воображаешь ли ты, что я тебя послушаюсь?

- А как же иначе? Поиграл, и будет, надоело небось. Впрочем, если еще не надоело, все равно пора тебе понять, что дальше так продолжаться не может.

- Но я этого пока еще не понял. Почему не может? И в чем тогда твое искусство, если невозможное невозможно, если выигрывает неоднократный чемпион, а старый принцип «сила города берет» торжествует полную победу! Никакой ты после этого не бес, а просто старый пузатый безобразник с облезлой шерстью. Плевать я хотел на этакое твое искусство, катись с ним к чертовой матери, не желаю я больше тебя видеть…

Я распалился и орал как сумасшедший. Проснулся от собственного крика, распиравшего меня. С кем это я так схватился? … Кажется, с дьяволом; но его нигде нет. Я верчу головой по сторонам, насколько позволяет боль, ищу его глазами. Деревья, застыв в истоме, в недоумении смотрят на меня, но я не верю им. Позлащенные там и сям отблесками заходящего солнца, они, казалось, смеются надо мной; окутанные сумерками, хмурятся, куя коварную измену. Сухие листья и тени в драных штанах, испещрившие землю, напоминают мне те самые штаны, из дьявольского саквояжа, а самого дьявола нет как нет. Может быть, дьявол в том виде, в каком он является мне, вовсе не существует на свете, может быть, он - всего лишь предвестник беды, зловещая, мрачная тень, уже закрывшая или грозно надвигающаяся на меня. Или та самая пустота, в которой смешалось время, раскаяние и предчувствия и бледные отголоски извечных тревог и сомнений. Созданный игрой воображения, он воплотил в себе все малодушные доводы падших; и теперь, подобранный памятью вместе с прочим ненужным хламом, который память таскает за собой, он - кстати и некстати - вплетается в мои видения и сны.