Лелейская гора

Я упирался, пока хватало сил, потом мне стало совершенно безразлично, что городская улица превратилась в змеиное нутро с раздувшимися до предела ребрами в форме эсэсовского знака. Я заключен в ее внутренности, в желудок, и, разглядывая его изнутри, бреду по скользкой и густой каше переваренной пищи.

Ей нет конца, а сокращающийся желудок, извиваясь, играет со мной, сбивая с дороги. Я продвигаюсь вперед, возвращаюсь и осматриваюсь и наконец догадываюсь, что змея укусила сама себя за хвост, образовав замкнутый полый круг, который с давних пор называется вечностью, ибо не прекращается в ней вечное движение и переливание одного в другое. Из этой тюрьмы, сказал я себе, еще никто не мог выбраться; и я тоже не должен, потому что не в моем характере выделяться из общей массы, и пусть она и меня переваривает!.. Я покорился; тогда змея, желая продлить мои мучения, снова превратилась в улицу, увешанную знаменами, шлафроками, трусиками и окороками. Но вот дома раздвинулись, растворились, словно туман у огня. Вокруг трава и ночь, и надо спать. Зарывшись с головой в траву, я отдыхаю, утешая себя надеждой, что доберусь до Лелейских отрогов, дай только соберусь немного с силами. Но надежда всегда подводит меня, всю ночь она играет со мной, и снова на меня надвинулся коридор с кривыми СС-образными подпорками по бокам, смыкавшимися у меня над головой. Я притаился, едва дыша, но они меня все-таки увидели и стали звать, размахивая головешками: Косто, Косто, Косто-лом… Видимо, только в одном они удивительно единодушны: в том, что я кругом виноват, виноват перед теми и другими. Они пытаются накинуть на меня лассо, как на дикую лошадь, проткнуть острогой, как рыбу, а в довершение ко всему откуда-то появляется Сало с живодерским сачком за спиной. Он замахнулся, и каркас сачка звякнул о камни позади меня, задев меня за пятки и сгребая в кучу грязь, палки, гальку, а среди всего прочего и мою тень. Я обернулся и успел увидеть, как моя тень бьется в сачке, точно пойманный пес, брыкается и, вырвавшись, исчезает, перепрыгнув через стену. Люди зашумели, обрадовались, закричали, что никого не нашли и, попрятавшись по канавам, запели:

Красный флаг кровавой птицей
Не посмеет больше взвиться!..

Какое-то чувство подсказало мне, что уже рассвело и что волосы у меня на затылке позолотило и нагрело нежное сияние. Я заглянул в вышину сквозь мохнатые просветы и слизнул языком с травинки сверкающую каплю росы. Подкрепившись таким образом, я стал смутно припоминать, что по убеждению Байо и Ивана бессовестно, по мнению же других - неприлично и вредно с точки зрения общественной морали оставлять валяться на улице избитых и обнаженных граждан. Поэтому первым моим движением было прикрыться как-нибудь шапкой с головы до пят, но, пошарив вокруг и ничего не найдя, я вспомнил, что шапки у меня нет. Потом я пополз на четвереньках вверх по склону. Я быстро уставал и впадал в беспамятство, а потом спешил наверстать упущенное время, пробираясь сквозь толпу опаздывающих по уважительным причинам. Все они одеты в зеленое и ворсистое, а некоторые нарочно царапают и колют меня, стараясь подольше задержать. Я прислонился к зеленой ветке, она подалась, и дверь открылась. За дверью царил зеленый полумрак и невозмутимый покой давно прошедшего, не ведавшего измен и неистовства погонь.

Я вытянулся на коричневом ковре иголок - это единственное, что я мог сейчас сделать, перед тем как уйти из царства необходимости. Я раскинул руки, разжал пальцы, расслабил напряженные мышцы и скомандовал шепотом: рота, вольно!.. Я глубоко вдыхал запах смолы, настоявшийся с весны в тихом закутке, укрытом густыми еловыми лапами, и ощутил его в глубине под ребрами и в волосах. Боль кое-где притупилась, в других местах свила себе новые гнезда и терзала меня своими клювами. Но клювов стало меньше, и вот уже откуда-то явилась и Джана, постелила чистые простыни и пропитала примочки настойкой лаванды и рябины. Управившись со всеми этими делами, она окурила комнату и уселась перед домом, оберегая мой покой. Я спал уже давно, я спал с самого детства, подобный необитаемой глухой теснине под высоким утесом в горах. Я проспал смерть Джаны, и Бранко, и Юго, и Велько с Нико, как вдруг с горы покатились прокопченные камни человеческих голосов. Они катились в долину, обдирая деревья, приминая траву, засыпая все на своем пути; они и меня засыплют живьем, если я тотчас же не проснусь.

И я проснулся, а голоса не утихали.

- Видишь, нет, - говорил один.

- Странно, - проблеял другой.

- Только напрасно таскал меня по этим проклятым буеракам! Кто мне заплатит за то, что я даром подметки продрал?

- Вон там он лежал, видишь, трава примята.

- А где она не примята? И здесь точно так же - ветром или еще чем.

- Да говорю же тебе, я его видел! Лежал, как мертвец, голова набок свалилась, живой человек никогда так не станет лежать.

- Так кто же его отсюда уволок?

- Не знаю, Дьявол, наверное.