Лелейская гора

Я не тронулся с места весь день, хотя ничто не говорило мне о том, что, выйдя из состояния лихорадочного бреда, я перешел в состояние бодрствования. Правда, несколько раз у меня мелькнула здравая мысль о том, что, поскольку запасы муки иссякли и есть больше нечего, не мешало бы мне спуститься в какое-нибудь село и раздобыть продовольствия. Но одно только воспоминание о каком бы то ни было передвижении вызывало во мне тихую ненависть и еще сильнее приковывало к месту. Порой я усматривал в этом следствие болезни, но потом стал склоняться к тому, что это - следствие болезненного страха, внушенного мне долиной. Вдруг я увидел вверху над собой клок неба, седого от пепла, и грохочущий каскад взметнувшейся к черту земли, но, так и не выбрав дверь, в которую мне лучше всего постучать, и не успев подготовить необходимые вступительные слова, я уже отвлекся на другое: велосипедисты, формулы органических соединений, скоевские мстители с револьверами мчались по улице Змая от Ночая. И только к вечеру я окончательно пришел в себя и дождался спасительного лунного света, который должен был вывести меня из этого хаоса. Переходя ручей, я промочил ноги, раскисшая тонкая кожаная стелька сбивалась к пальцам и вылезала наружу. Продлись этот спуск немного дольше, и мои подошвы вывернулись бы пяткой наперед, как у дьявола, а это свидетельствует о том, что дьявол представляет собой конечный результат развития при крайне неблагоприятных обстоятельствах.

Озаренное лунным сиянием, ущелье подо мной разверзло свою пасть, ощерившись обломками известняковых и сланцевых клыков. Я постоял над ним в нерешительности. Стал было спускаться, передумал и повернул обратно в горы. Прошел немного, как в дурмане, и думаю: но ведь одним воздухом и благородными порывами сыт не будешь … И снова повернул в долину и никак не могу припомнить, куда и к кому я собирался зайти? Впрочем, это не имеет особого значения - сейчас все для меня одинаково чужие. Моему приходу никто не обрадуется, и в каждом доме меня встретит хмурый взгляд: пришла беда, отворяй ворота, не откупишься хлебом, не спровадишь из дома беду … Нет, уж лучше не показываться им на глаза, думаю я, и поворачиваю назад, снова в горы, в смутной уверенности, что там, в горах, свершится чудо и что-то свалится с неба прямо в мой ранец. Но все дело в том, что я не верю чудесам, и ноги мои невольно начинают подгибаться в коленях, а шаг замедляется. Да это уже и не шаг, а какое-то странное топтание на месте. И в каком-то бредовом отупении я бессознательно твержу: «Сейчас я встану, сейчас я встану», но это «сейчас» неуловимо закругляется, увертываясь от меня при каждой моей попытке опереться на его выпуклый водянистый бок.

И передо мной выплывает кладбищенская ограда, и я ничуть не удивляюсь ей, потому что настоящее - не что иное, как водяной пузырь, который вздувается и лопается где-то на границе настоящего и будущего, и некий Успенский, окруженный монахами, размахивает кадилом, а над ним все балконы, уходящие ввысь. На одном из балконов стоит Бойо Мямля и неразборчиво бубнит себе под нос, ругает коммунизм, в то время как на другом балконе появляется Зеко Аралия и провозглашает: «Уж лучше бы тебе погибнуть сытым, чем сдохнуть с голода». Это меня окончательно убеждает, и я принимаю мгновенное решение: идти в Межу на Лаз, в этот многострадальный летний домик. Ива не встретит меня хмурым взглядом и не подумает о том, что к ней пришла беда. И всю болезнь мою сняло как рукой, я мчался со всех ног, торопясь наверстать упущенное время, потраченное на бесплодные сомнения. Я остановился у самой реки и вздрогнул. Ночь умирала бледнея. Я встал как вкопанный: что делать? День незаметно подкрался ко мне, норовя схватить меня в плен дорог. Что ж, пусть хватает, если судьба такая сука!… И до самого Лаза я больше ни разу не осмотрелся вокруг. Приближался ненастный серый рассвет. Я постучал в окошко и, прильнув к стеклу, увидел, как испугалась Ива, но, узнав меня по голосу, она кинулась открывать.

Босая, бледная, она с недоверием всматривалась в меня, как бы упрекая за то, что я стал так не похож на самого себя. Да и она тоже ничем не напоминает мне ту, прежнюю Иву. Женщина, которая стоит передо мной, даже и не тень той Ивы, что была когда-то. У этой тонкие ноги и горячие руки. Может быть, она подцепила чахотку? Да что чахотка, тут же спохватился я, когда в такое время можно подцепить и кое-что похуже. Она осталась совсем одна в этой глуши - одна, беспомощная и слабая. Возможно, мерзавцы, привлеченные ее исчезнувшей красотой, не давали ей прохода, а может быть, кому-нибудь из них посчастливилось больше других…

Я вглядываюсь в нее, стараюсь угадать правду и спрашиваю про то, что сейчас для меня самое главное:

- Ну как вы, живы?

- Живы. Пока жив ты, с нами ничего не сделается, Ладо.

- Где Малый?

- В комнате, спит.

- Не надо его будить, дай только гляну.