Лемминг Белого Склона

— А что до языка, на котором я не вполне учтиво беседовал с беднягой Квулухом, то его я также изучил, как мог, от моих подгорных благодетелей. Это так называемое Изначальное наречие. Им редко пользуются в обиходе, да и вообще мало кто его нынче помнит. К чему бы? Дверги давно уже говорят на Скельде, хотя и с отличиями. Цверги же, как видим, его не забыли и поныне, только не знаю, к добру или к худу.

— Не столь уж трудно поверить в эту историю, как тебе кажется, Хаген, — сказал наконец Хродгар, — у нас на Тордаберге тоже от века жили тролли, и не всегда враждовали с поселянами. Да я же рассказывал про нашего Гримкеля — его недаром нарекли Полутроллем. Но вот что меня смущает: отчего ты пытал того несчастного карлика огнём? Нет, я понимаю — чтобы он стал разговорчивее, но есть ведь и другие способы. Можно было его поколотить крепко, переломать руки-ноги, шкуру волосатую содрать, в конце концов… И не пришлось бы тебе пачкаться. Тот же Рагнвальд справился бы лучше — не зря его прозвали Жестоким.

— Другие способы ни к чему бы не привели, — криво усмехнулся Хаген, — уж поверь. Цверги — дальние родичи двергов, они крепче гранита. Режь его на куски, сдохнет, а слова не скажет! Но я вспомнил, что цверги жутко, прямо-таки до смерти, боятся огня. Да, поверите ли, они скорее станут мёрзнуть в своих норах, чем разведут костёр! Отчего-то цверги считают огонь величайшей скверной — а тухлятину жрут за милую душу. Не спрашивайте — я не знаю, почему…

— Ну, после Хейдаволлира меня пожиранием падали не удивить, — сказал Торкель.

— Почему ты так говоришь? — спросил Хродгар настороженно.

— Хравен, — обронил Торкель, слегка побледнев, — он пожирал мёртвых. Там, на руинах…

— Это тебе показалось, — спешно уверил его Хаген, — я ничего такого не помню.

— Да это пустое, — отмахнулся Лейф, — он же колдун, сейдман, он умеет воскрешать мёртвых и водить их за собой, как тот самый крысолов. Подумаешь! Я вовсе о другом хотел бы поговорить. Это может показаться дерзким, особенно Хагену или Торкелю, которые, вроде бы, многим обязаны Арнульфу, и я заверяю, что не желаю никого задеть.

— Да мы все ему обязаны, разве нет? — развёл руками Бьярки. — Каждый из нас. Меня он и вовсе мог бы приказать сбросить в море, или, в лучшем случае высадил бы где-нибудь на шхерах. А так — принял в отряд, дал двести гульденов…

— И я ему должен, — склонил бритую голову Хродгар, — он многому меня научил в этом походе. Больше проку, чем дуть казённое пиво на службе в Кериме. Да и ты, Кривой Нос, не должен бы жаловаться на Седого. Впрочем, коли уж есть что сказать…

Лейф хлебнул из братины, прополоскал рот, сплюнул. Тяжело вздохнул. И сказал так:

— Наш вождь обезумел.

Хаген с облегчением перевёл дух:

— Спасибо, брат-линсеец, что ты сказал это первым. Вместо меня. Сам бы я не смог.

— На что и нужны друзья, — пожал плечами Лейф.

— Не думаю, что Седой обезумел, — качнул головой Хродгар, — хотя что-то с ним не так. Явно.

— Да он просто старый и уставший, — пожал плечами Бьярки. — Ну сколько ему зим?

— Под семьдесят, — сказал Хаген, — точнее не скажу.

— Под семьдесят, — хмыкнул Бьярки, — вот видишь… Иным и в сорок нет проку от жизни. Вот помню, был у нас в Кракнесте…

— Не в том же дело, друзья! — поднял руку Лейф, едва не пролив пиво. — Дело в том, можем ли мы ему верить. Станем ли и дальше ему служить.

— У меня и у Торкеля выбора нет, — сказал Хаген, — мы поклялись ему в верности, что бы там ни было. Вы — решайте.

— Ох как удобно, Лемминг! — воскликнул Лейф. — Вы поклялись! Вы такие благородные да твёрдые духом, прям обосраться. А мы тут все вроде как наёмники, гесты без роду-племени, без чести…

— Тебя блоха за член укусила? — полюбопытствовал Торкель.

— Мой член тебе в дупло… — начал было Лейф, но Бьярки вовремя пихнул земляка в бок.

— Тише, тише, братцы! — пробасил Хродгар, становясь между Волчонком и линсейцем. — Мало проку меряться, у кого меч твёрже да копьё длиннее. Мы все одной кровью крашены. Мы должны решить это дело теперь. Завтра будет поздно. Кажется мне, от этого много зависит.

— Меня в этом деле беспокоит лишь одно, — Хаген тоже встал, разминая затёкшие ноги, начал мерить сарай из конца в конец, — истинно ли Арнульф обезумел, затевая сей поход — или он настолько мудр и прозорлив, что составил многоходовой расчёт, учитывая всё, что можно вообразить и чего нельзя? Расчёт оправдался, и это меня пугает сильнее всего. Ни один расчёт не оправдывается до таких мелочей.

— Поясни, — поднял бровь Хродгар, скрестив руки на широкой груди.

— Арнульф затеял этот поход, чтобы отомстить Кьятви Мясо и Харальду Волку. Так? Так! А если бы там не оказалось Кьятви? И откуда он знал, что Харальд будет ждать его у берегов Льосвика? Но это ладно. То, что он всеми нами рискнул, как пешками в тэфлях, ради своей мести — ладно. То для нас честь! Безумием было нападать на Эрвингард с войском в полторы сотни, но тем сильнее мы можем собою гордиться. Но — отпустить корабль и уходить вглубь острова?! Через Мёсендаль, Эйраскатер и жуткий Хейдаволлир?! Это что же — тонкий расчёт?