Ленин и Парвус. Вся правда о «пломбированном вагоне» и «немецком золоте»

По условиям поездки три двери были опечатаны пломбами, откуда и пошёл гулять по страницам буржуазных русских газет «пломбированный вагон». Он действительно был опломбирован, но по настоянию самого Ленина. Напомню, что он в меморандуме Ганецкому писал, имея в виду гипотетический «английский» вариант проезда: «а) Швейцарский социалист Фриц Платтен получает от английского правительства право провезти через Англию любое число лиц, независимо от их политического направления и от их взглядов на войну и мир; (б) Платтен один отвечает как за состав провозимых групп, так и за порядок, получая запираемый им, Platten’ом, вагон для проезда по Англии. В этот вагон никто не может входить без согласия Платтена. Вагон этот пользуется правом экстерриториальности».

Реально это право было реализовано в «немецком» варианте…

Первое мягкое купе — ближайшее к четвёртой, открытой, двери заняли два офицера — уполномоченные германского военного командования. (Похоже, именно их Николай Стариков записывает в члены ленинской группы.) У дверей купе провели на полу коридора меловую черту — границу «экстерриториальности», переступать которую имел право лишь Платтен. Условие исключения любых внешних контактов соблюдалось строго. Немецким газетам запрещалось сообщать о русских эмигрантах до момента, когда они покинут Рейх. Франкфуртский «солдатский» «пивной» глюк был единственным.

В пути группа немецких социал-демократов, подсев в особое купе, хотела встретиться с Лениным, но он отказал. Крупская сообщала: «На берлинском вокзале наш поезд поставили на запасной путь. Около Берлина в особое купе сели какие-то немецкие социал-демократы. Никто из наших с ними не говорил, только Роберт (четырёхлетний сын Йоговской. — С.К.) заглянул к ним в купе и стал допрашивать их на французском языке: «Кондуктор, что он делает?» Не знаю, ответили ли немцы Роберту, что делает кондуктор, но своих вопросов им так и не удалось предложить большевикам».

В вагоне отдельные купе были выделены Ленину с Крупской — чтобы Владимир Ильич мог работать, и Буне Йоговской с кудрявым сынишкой — личностью крайне общительной не только с неудачниками-немцами. Но в купе к Ленину то и дело набивался народ, причём ему пришлось решать даже такой «принципиальный» вопрос, как делёж единственного туалета между курящими и некурящими. Как часто позднее донимали подобными мелочами уже Председателя Совнаркома Ульянова (Ленина)…

Многие подробности транзитного путешествия мы знаем благодаря всё той же Елене Усиевич. Она вспоминала, что ехали весело — ехала-то, по сути, молодёжь, даже Ленину было сорок семь, а Зиновьеву — всего тридцать четыре. Радек то и дело рассказывал анекдоты, и стенки купе дрожали от хохота. А порой те, у кого имелся певческий талант, шли «давать серенаду Ильичу», начиная с «Скажи, о чём задумался, скажи, наш атаман»…

По свидетельству Крупской, «Ильич весь ушёл в себя, мыслью был уже в России», и он действительно в дороге много поработал над очередными статьями. Но хоровое пение он любил, и «концертантов» не всегда просили удалиться. А иногда сам Ленин выходил в коридор, и пели его любимые: «Нас венчали не в церкви», «Не плачьте над трупами павших бойцов» и так далее.

ЕХАЛИ, вообще-то, в неизвестность, То и дело возникали споры о будущем, и особенно о том, как их встретят: арестуют сразу или потом?

Не мог не думать об этом и Ленин, и свидетельство на сей счёт мы имеем из двух, по крайней мере, независимых источников — от Фрица Платтена и Николая Гиммера-Суханова.

Платтен в очерке, опубликованном в № 18 «Ленинградской правды» 21 января 1928 года — в день четырёхлетней годовщины смерти Ленина, писал:

«Живо помнится мне один разговор с Лениным. Ленин учитывал, что всех 32-х приехавших через Германию революционеров легко могут арестовать, как только они вступят на русскую почву, и что их, возможно, предадут суду. Он рисовал картину того, что произойдёт в этом случае, намечал, каков, по его мнению, будет ход событий…»

Суханов же, случайно оказавшийся во дворце Кшесинской, ставшем большевистским штабом, куда Ленин приехал после триумфальной встречи на Финляндском вокзале, сообщает, что Ленин в своей «громоподобной речи, потрясшей и изумившей» не только «еретика» Суханова, сказал и следующее: «Когда я с товарищами ехал сюда, я думал, что нас с вокзала прямо повезут в Петропавловку. Мы оказались, как видим, очень далеки от этого. Но не будем терять надежды, что это нас ещё не минует, что этого нам не избежать».

Ленин смотрел на ситуацию трезво и пророчески — кое-кому из большевиков после Июля 1917 года в Петропавловке действительно пришлось посидеть, а сам Ильич вынужден был тогда уйти в подполье, в знаменитый шалаш в Разливе.