Ленин и Парвус. Вся правда о «пломбированном вагоне» и «немецком золоте»

(История Первой мировой войны.1914–1918. В 2 томах. М.: Наука, 1975., т. 1, стр. 93–94.)

Но когда война началась — не по хотению Ленина, — Ленин в манифесте «Война и российская социал-демократия» заявил:

«Превращение современной империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг, указываемый опытом Коммуны, намеченный Базельской (1912 г.) резолюцией и вытекающий из всех условий империалистической войны… Как бы ни казались велики трудности такого превращения в ту или иную минуту, социалисты никогда не откажутся от систематической, настойчивой, неуклонной подготовительной работы в этом направлении, раз война стала фактом».

(В. И. Ленин. ПСС, т. 26, стр. 22)

Слова «раз война стала фактом» являются ключевыми. Ленин не хотел войны, потому что она означает гибель миллионов людей. Но раз война стала фактом, раз миллионы уже гибнут, и гибнут зря, то следует повернуть войну так, чтобы в огне классовой войны погиб тот строй, который послал на гибель миллионы во имя интересов кучки.

Таким образом в Европе, начавшей ужасающую взаимную бойню, смотрел тогда на проблему мало кто, но были люди и кроме Ленина, которые мыслили так же, как и он. 16 марта 1916 года депутат рейхстага Карл Либкнехт в речи в прусском ландтаге прямо призвал «борющихся в траншеях» «опустить оружие и обратиться против общего врага (то есть — капиталистов своих стран. — С.К.)…» (В. И. Ленин. ПСС, т. 49, стр. 207).

Депутат Либкнехт за это был… всего лишь лишён слова. И русским или английским шпионом его никто не называл. Всё же европейская политическая культура сказывалась — тогда.

Впрочем, и ставки в Германии и России оказывались разными.

Немецкие рабочие к началу Первой мировой войны находились под сильным влиянием Второго интернационала, которым руководили Бернштейн и Каутский — два выдающихся ренегата рабочего движения, ставших эффективными агентами влияния Капитала в рабочей среде. А российские рабочие — не избалованные, в отличие от немцев, пониманием их проблем со стороны российского капитала (который, к тому же, был на две трети не российским), обладали большими резервами революционности и верного классового сознания.

Поэтому Карл Либкнехт был для элитарной «белой» сволочи в Германии намного менее опасен, чем Владимир Ульянов для элитарной «белой» сволочи в России, и не только в России.

Точнее — сами рабочие массы были в Европе более «ручными», чем в России, потому что у западных капиталистов хватило ума их в той или иной мере прикармливать экономическими уступками и подачками. Хотя и европейские пролетарии не утратили революционного потенциала. И если бы не предательство «вождей»-соглашателей…

«А как же быть с оценкой Платтена, напомнившего в 1928 году о трагической судьбе Карла Либкнехта и Розы Люксембург?» — может спросить кто-то.

Но в том-то и дело, что к началу 1919 года европейская «белая» имущая сволочь уже была научена опытом русской Октябрьской революции 1917 года и понимала всю опасность того Либкнехта и той Люксембург, которые пошли в Германии путём Ленина — от политической революции «верхов» к массовой социальной революции «низов».

На примере Ленина элитарии Запада поняли, как смертельно опасно для их своекорыстных привилегий оставлять в живых и давать возможность действовать пролетарским вождям. Потому они и растерзали Либкнехта и Люксембург.

В постфевральской же России опасность Ленина сознавали весной 1917 года не столько элитарии, сколько их союзники-ренегаты из «социалистических» партий. Впрочем, кадет Милюков в монархической России тоже считался «оппозиционером» и в качестве такового о потенциальной силе революционера Ленина тоже знал не так уж и мало.

Соответственно Владимира Ленина-Ульянова в России могли ожидать и превентивные меры пожёстче, чем лишение слова в парламенте. Тем более, что от участия в буржуазных парламентах Владимира Ильича бог миловал.

А ТЕПЕРЬ вернёмся в первую половину апреля 1917 года… Ленин проехал Германию и морем приближается к берегам Швеции.

Наконец, вот он — трап, и за ним — нейтральная территория.

В шведском Треллеборге ожидали Ганецкий и шведский журналист Отто Гримлунд, и все направились в Мальмё. После ужина в честь прибывших поздно ночью выехали в Стокгольм и в 10 утра 13 апреля (н. ст.) 1917 года прибыли в шведскую столицу. Среди встречавших был и Линдхаген — бургомистр Стокгольма, лицо вполне официальное и статусное… Приветствовали бы нейтральные шведы так горячо человека, подозрительного по «германскому шпионажу»?

После встречи — опять обильное угощение, на этот раз — завтрак, насчёт которого Радек острил, что Швеция-де «отличается от всех остальных стран тем, что там по всякому поводу устраивается завтрак».

Может, оно было и так, но вряд ли всё же так уж и по всякому…