Ленин и Парвус. Вся правда о «пломбированном вагоне» и «немецком золоте»

В 1960-е ГОДЫ Александр Керенский — формально непосредственный предшественник Ленина на посту главы Российского государства, издал на деньги англосаксов и на английском языке свои мемуары, о чём читатель уже осведомлен. Описывая в них ситуацию перед Февральским переворотом, Керенский лгал напропалую — не столько фактически, сколько в своих оценках. Впрочем, фактически он тоже лгал, когда утверждал, например, следующее:

«Ленин… полагал, что поражение царской России ускорит наступление мировой революции. Победить Россию могла только Германия, а посему долг каждого «настоящего» революционера — помочь Германии в этом деле. И соответственно только «социал-шовинисты» и «наёмники буржуазии» откажутся содействовать поражению собственной страны.

У Ленина не было абсолютно никаких сомнений — морального или духовного свойства — в том, что необходимо содействовать поражению своей страны…

Ленин твёрдо верил в марксистские идеи… Для него всё, что было на пользу и выгодно рабочему классу, представлялось этичным, и всё, что вредно, — неэтичным. Такая доктрина морального релятивизма (подчеркну, что слово «релятивизм» употребил не Ленин, а Керенский. — С.К.), если следовать ей до конца, неизбежно ведёт к той аморальности, которая предельно сжато сформулирована в словах Ивана из «Братьев Карамазовых» Достоевского: «Если Бога нет, то всё позволено». И действительно, именно эту сжатую формулу духовного и морального нигилизма Ленин и его соратники использовали в качестве руководящего принципа всей своей революционной деятельности».

Керенский ни полсловом не упоминает о Базельском манифесте 1912 года и — сам несомненный моральный релятивист — сваливает со своей больной головы на здоровую голову Ленина обвинение в «моральном релятивизме». И это — в то время, когда надо говорить о незыблемой монолитности руководящего принципа всей революционной деятельности Ленина: морально то, что способствует ликвидации легальной возможности для немногочисленной группы неправедно имущих членов общества строить своё и своих родных и близких материальное процветание на прозябании трудящегося большинства, не имеющего частной собственности. А то, что легально позволяет меньшинству стричь большинство (образ князя Талейрана), — аморально.

Керенский поступал как шулер — он подменял одно другим так же, как шулер подменяет шестёрку на туза. При этом не Марксу, не Ленину, не ленинцу и не марксисту, а всего лишь левому либералу, видному итальянскому мыслителю Пьеро Гобетти принадлежит блестящая мысль: «Соломоново решение, безусловно, тенденциозно, если вся правда на одной стороне»!

А Вся Правда всегда была и может быть лишь на стороне Труда! У Капитала нет правды, он силён и держится Ложью, манипулируя сознанием масс. Гобетти начинал понимать это, за что его в 1926-м, если не ошибаюсь, году и забили насмерть чернорубашечники наёмника буржуазии Бенито Муссолини.

Не более честно поступал Керенский, облыжно приписывая Ленину идейное и духовное родство с больными душами героев Достоевского. Ленин был к Достоевскому — и как к мыслителю, и как к писателю, вполне и резонно равнодушен, что хорошо видно из того, как скудно использовал он образы и цитаты из произведений Достоевского в своих работах. По сути, Ленин достаточно часто (шесть раз) обращался лишь к «Униженным и оскорблённым», что вполне понятно.

Зато к образам и мыслям Герцена, Гоголя, Грибоедова, Крылова, Некрасова, Пушкина, Успенского, Чернышевского Владимир Ильич обращался десятки раз, особенно выделяя наиболее великого и точного нашего сатирика — Салтыкова-Щедрина. Щедрина Ленин цитировал тем или иным образом не одну сотню раз!

Так при чём здесь Иван Карамазов et cetera?

НАПОМНЮ ещё раз…