Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Последние ленинские тексты распространяли со скрипом. «Письмо к съезду» придержали на полтора года, не напечатали, да и на съезде (не том) огласили не на общем заседании, а в кулуарах. Про Рабкрин опубликовали в «Правде», но неохотно. Куйбышев, секретарь ЦК, даже предлагал отпечатать статью в одном экземпляре, чтобы показать изолированному в Горках Ленину; сошлись на том, что из текста выкинули кусок, где Ленин говорил про учреждение механизма, позволяющего контролировать самого генсека. Эффект от этих текстов был снижен из-за слухов – которые входили в резонанс со слухами о том, что болезнь Ленина связана с последствиями не то приобретенного, не то наследственного сифилиса, – будто Ленин пребывает в полуневменяемом состоянии. Закреплению этого мнения в партийной среде способствовало то, что то ли от усталости, то ли из-за ограничений врачей на диктовку и проверку текста, то ли вследствие намеренной порчи некоторые фрагменты производят впечатление косноязычных, что очень нехарактерно для Ленина. В последней, продиктованной непосредственно перед мартовским ударом статье можно найти энигматический пассаж про «какую-нибудь полушутливую проделку, какую-нибудь хитрость, какую-нибудь каверзу или нечто в этом роде» и предложение воспользоваться ею «для того, чтобы накрыть что-нибудь смешное, что-нибудь вредное, что-нибудь полусмешное, полувредное».

Смех смехом, а авторитетных «ревизоров», по указанию Ленина, уже начали подбирать – и к осени 1922-го даже нашли первых семьдесят из трехсот. А теперь попробуйте представить себе, что произошло бы, если бы эта институция в самом деле стала действовать, причем не в качестве совещательного органа с заведомо ничтожным эффектом, а в качестве органа исполнительного – моментально вступив в конфликт с уже укоренившейся новой административной элитой, «совслужами». По сути, это означало бы ни много ни мало новый этап гражданской войны – «честных рабочих» против «должностных лиц», «пчел» против «трутней».

Гражданской войны того рода, что известна нам под названием «культурная революция», – инициированной Мао Цзэдуном в середине 1960-х в другом историческом контексте и других обстоятельствах, но ради выполнения той же задачи: не дать новой элите обособиться, заставить ее заниматься не обеспечением собственных привилегий, а «службой народу». Потому что обособление и герметизация элиты – это и есть контрреволюция, попытка украсть революцию, которая делалась не ради смены элит; это – вполне повод для новой гражданской войны. Чем, собственно, – функционально – отличались бы ленинские «300 рабочих» от цзяофаней-маоистов, задачей которых был «огонь по штабам»?

Разумеется, ни о каком «слабоумии» Ленина не может быть и речи. Ровно наоборот: по сути, между первым и третьим инсультами Ленин, видимо, колебался, не начать ли ему революцию «заново», не перевести ли ее в новую стадию. Да, нэп «всерьез и надолго»; да, для модернизации промышленности нужно хотя бы одно спокойное десятилетие; да, чтобы обеспечить лояльность пролетарских масс, нужно позволить им хотя бы восстановить свою численность и набрать калорий после семи лет войны. Но успокоение означало и окостенение – и неизбежное усиление контрреволюции с другого конца; ведь в какой-то момент эти чиновники захотят не только привилегированных пайков, но и всех благ, предоставляемых имущим классам рынком, – и сами захотят реставрировать капитализм. И раз этот сценарий объективно очень вероятен, мозг Ленина начинает сверлить мысль о том, что «цивилизованных» средств – мало. Чистки партии и переписи чиновников – мало. Создавать школы административной и хозяйственной деятельности для молодежи, выращивать смену толковых чиновников (как предлагал Троцкий) – мало. Преобразовать ЧК в ГПУ и не давать спецслужбам превращаться в «орден», в опричников с безграничными полномочиями – мало. Отсюда мысль: а не вернуться ли к идее прямой диктатуры пролетариата, теперь уже в новых условиях – когда не бюрократия будет руководить рабочими, а рабочие будут контролировать власть? Именно шагом к этому и был странный проект «Рабкрин».

Любопытно, как разворачивались бы события, если бы не болезнь Ленина: сохранил бы он сам иммунитет от «взрослой болезни левизны» и продолжил умеренную внутреннюю политику – или все же не устоял бы перед соблазном развязать Вторую Гражданскую и совершить Четвертую русскую революцию?

Главный магнит для нынешних посетителей музея находится не в доме, а в гараже: ленинский «роллс-ройс» – автосани с кузовом будто из стимпанковских комиксов, с задними колесами в гусеницах и передними на лыжах; такие произвели бы фурор и в Лас-Вегасе. Ирония в том, что к Ленину они имеют отношение лишь частично. Расследование, проведенное автомобильными журналистами, показало, что в Англии в 1922 году было куплено только шасси – а кузов самопальный, московский, как и весь «зимний пакет»; и хотя в 1923-м Ленина действительно катали на нем, в автосани «роллс-ройс» переоборудовали уже после его смерти. Зимой в распоряжении ВИ были гусеничные «паккарды».