Леонардо да Винчи

Леонардо изобразил Лизу сидящей на лоджии (основания ее колонн едва видны по краям). Руки, скрещенные на первом плане, опираются на подлокотник кресла. Кажется, будто тело Лизы и особенно ее руки совсем близко, а вот пейзаж с зазубренными скалами как будто отступает в туманную даль. Анализ подмалевка показывает, что первоначально Леонардо нарисовал левую руку иначе — Лиза хваталась ею за подлокотник, словно собираясь встать, — но затем передумал. И все-таки она не кажется неподвижной. Мы застигли ее в момент разворота, словно вошли на лоджию и внезапно привлекли ее внимание. Ее туловище слегка изогнуто, а голова как будто поворачивается, чтобы посмотреть нам в глаза и улыбнуться.

Много лет Леонардо самозабвенно изучал свет, тени и оптику. В одной из тетрадей он записал совет, которому довольно точно последовал сам, когда изображал свет, падающий на лицо Лизы: «Когда ты собираешься кого-либо портретировать, то рисуй его в дурную погоду, к вечеру… Обрати внимание на улицах, под вечер, на лица мужчин и женщин [или] в дурную погоду, какая прелесть и нежность видны на них»[846].

В «Моне Лизе» Леонардо заставил свет падать как будто сверху и чуть-чуть слева. Для этого ему пришлось прибегнуть к небольшой хитрости, но он сделал это так ловко, что его трюк почти незаметен. Судя по колоннам, лоджия, где сидит Лиза, крытая; значит, в жизни свет падал бы сзади, со стороны простирающегося у нее за спиной пейзажа. А она освещена спереди. Возможно, из этого следует вывод, что лоджия открыта сбоку, но даже это едва ли объяснило бы наблюдаемый эффект. Это искусственная уловка, которая понадобилась Леонардо для того, чтобы продемонстрировать свое мастерское умение при помощи света и тени создавать мягкие контуры и передавать объемные формы. А так как Леонардо блестяще разбирался в оптике и умел убедительно изображать свет, падающий на изогнутые поверхности, его фокус с освещением в «Моне Лизе» не бросается в глаза[847].

В том, как падает свет на лицо Лизы, есть и еще одна небольшая аномалия. Из заметок Леонардо по оптике следует, что он внимательно изучал вопрос о том, много ли времени требуется зрачкам, чтобы сузиться, когда на них падает больше света. У его «Музыканта» зрачки расширены по-разному, что придает портрету ощущение движения и согласуется с решением Леонардо использовать для картины яркое освещение. А в «Моне Лизе» зрачок правого глаза слегка больше левого. Но ведь именно этот глаз находится (и находился до того, как Лиза повернулась) ближе к источнику света, который падает на нее справа, — а значит, его зрачок должен быть, напротив, меньше. Что же это — недосмотр, как и отсутствие рефракции в хрустальном шаре в «Спасителе мира»? Или очередной хитрый фокус? Был ли Леонардо настолько наблюдателен, что заметил у своей модели анизокорию? (Этот симптом, при котором зрачки глаз у человека имеют разный размер, наблюдается примерно у 20 % людей.) А может быть, он знал, что зрачки расширяются, в числе прочего, от удовольствия, и, изобразив ее со зрачками разной величины, тем самым хотел показать, что Лиза обрадовалась, когда увидела нас?

А может быть, и не стоит зацикливаться на такой мелочи и искать там глубокий смысл. Назовем это «эффектом Леонардо». Ведь он был всегда так наблюдателен, что теперь даже самая незначительная несообразность в его живописи, вроде разной величины зрачков, заставляет нас ломать голову (возможно, напрасно) и гадать о его намерениях и мыслях. Но, если вдуматься, это неплохо. Рядом с ним зрители сами начинают больше задумываться о разных природных явлениях — например, отчего расширяются зрачки, — и заново им удивляться. Вдохновляясь желанием Леонардо замечать все подробности вокруг себя, мы сами пытаемся следовать его примеру.

Несколько озадачивают и брови Лизы — вернее, их отсутствие. Вазари в своем пространном описании картины удостаивает их отдельной похвалы: «[Брови][848], сделанные наподобие того, как волосы действительно растут на теле, где гуще, где реже, образуя соответственно краям век закругленную линию, не могли быть переданы с большей натуральностью». В этой похвале можно было бы усмотреть очередной образец велеречия Вазари и очередной пример универсальности Леонардо, блестяще применявшего свои наблюдения и анатомические познания в искусстве, — но только постойте… ведь у Моны Лизы нет бровей! И в самом деле, в описании картины, сделанном в 1625 году, говорится, что «у этой дамы, во всем остальном прекрасной, почти нет бровей». Это несоответствие даже породило надуманные теории, гласившие, будто Вазари видел какой-то другой портрет — не тот, что висит сейчас в Лувре.