Леопард. Новеллы

Мы снова забирались в карету. Было уже два, поистине страшный час на Сицилии. Лошади шли шагом, поскольку начался спуск к Беличе. Все молчали; средь топота копыт слышался лишь голос карабинера; он напевал: «Лишь испанки умеют так любить». Поднималась пыль. Анна I, которая сподобилась побывать в Индии.

Затем мы переезжали Беличе, что считалась на Сицилии настоящей рекой, коль скоро даже какая-то вода плескалась на дне русла, и начинали затяжной подъем, шаг за шагом накручивая повороты среди выжженной пустоши.

Казалось, этот путь не кончится никогда, однако все на свете кончается: на вершине склона лошади вставали, обливаясь потом; карабинеры спешивались, мы тоже выходили, чтобы размять ноги. И оттуда трогались уже рысью. Матушка непременно предупреждала:

– Гляди в оба, скоро слева увидишь Венарию[187].

И впрямь мы вскоре достигали моста[188], и слева я замечал зелень тростника и даже апельсиновую рощу. Это было Дагали, первое имение Куто, попадавшееся нам на пути. А за ним, за Дагали, круто подымался холм, по которому до самой вершины тянулась кипарисовая аллея, ведущая к Венарии, принадлежащему нам охотничьему павильону.

Значит, мы уже близко. Матушка, побуждаемая любовью к Санта-Маргарите, не могла усидеть на месте – высовывалась то в одно окошко, то в другое.

– Мы в Монтеваго[189], мы дома!

Мы и впрямь проезжали Монтеваго, первый очаг жизни за четыре часа пути. Но что за очаг! Широкие пустынные улицы, в равной мере истерзанные нищетой и неумолимым солнцем, ни одной живой души, несколько свиней да кошачьи трупы.

Однако за Монтеваго жизнь шла на лад. Дорога становилась прямее, ровнее, пейзаж веселел.

– Вон вилла Джамбальво! Вот Мадонна делле Грацие с ее кипарисами! – Мать радостно приветствовала даже кладбище. – Вот Мадонна Трапани! Приехали! Вон уже мост!

Пять вечера. Мы проводили в пути двенадцать часов.

Выстроившийся на мосту муниципальный оркестр грянул польку. Мы, все грязные, с белесыми от пыли ресницами и саднящим горлом, из последних сил улыбались и благодарили. Короткий проезд по улицам – вот она, площадь, вот уже видны принаряженные ливрейные нашего дома, въезжаем в ворота: первый двор, арка, второй двор. Прибыли! У подножия наружной лестницы группа «родни» во главе с великолепным доном Нофрио[190], лилипутиком под пышной белой бородой, а рядом могутная жена.

– Добро пожаловать!

– Как мы рады, что приехали!

Наверху, в гостиной, дон Нофрио приготовил лимонные граниты, никудышные, но все равно манна небесная. Анна тащит меня в мою комнату и, невзирая на мое сопротивление, окунает в еле теплую ванну, приготовленную все тем же предусмотрительным доном Нофрио, а моим несчастным родителям выпадает мученье приветствовать знакомых, которые уже начали прибывать.

Дом

Поставленный в центре деревеньки, прямо на тенистой площади, он тянулся нескончаемо, насчитывая больших и малых аж триста комнат. Это был некий замкнутый и самодостаточный комплекс, что-то вроде Ватикана, чтоб вам было понятнее, комплекс, включавший представительские апартаменты, комнаты для гостей, пансион на тридцать человек, комнаты прислуги, три громаднейших двора, конюшни и сараи, частные театр и церковь, огромный великолепный сад и обширный огород.

А какие комнаты! У князя Никколо был отменный, почти что уникальный для своего времени вкус, благодаря чему он умудрился не испортить обстановку XVIII века. В главных апартаментах все двери были украшены старинными серомраморными фризами в удивительно гармоничной асимметрии, и каждый переход из одной залы в другую сопровождался звуками фанфар. Из второго двора на террасу вел один широкий пролет лестницы с балюстрадой зеленого мрамора; над дверью на террасу красовалась гирлянда из колокольчиков.

С террасы был также вход в грандиозную переднюю, всю увешанную портретами выходцев из рода Филанджери с 1080-го до бабушкиного отца – все портреты в полный рост и в разнообразных костюмах – от крестоносцев до придворных Фердинанда II; несмотря на весьма посредственную живопись, портреты эти придавали бесконечной передней, безусловно, живой и колоритный вид. Под каждым белыми буквами по черному фону были написаны имена, звания и свершения, например: «Риккардо оборонял Антиохию от неверных»; «Раймондо, ранен при обороне Акри»; еще один «Риккардо, главный зачинщик восстания на Сицилии» (то есть Сицилийской вечерни); «Никколо I, повел два полка гусар против галльских орд в 1796»[191].