Леопард. Новеллы

Однако «дом» в Палермо имел тогда ответвления в деревне, которые добавляли ему притягательности. И было их четыре: Санта-Маргарита-Беличе[177], (вилла) Багерия[178], (палаццо) Торретта[179] и (сельский дом) Рейтано[180]. Были еще дом ди Пальма[181] и замок Монтекьяро[182], но туда мы ни разу не ездили.

Судьбы тех домов

Любимым пристанищем была Санта-Маргарита, где мы месяцами жили даже зимой. Таких красивых сельских домов я, пожалуй, больше не видал. Воздвигнутый в 1680-м, где-то в 1810-м он был полностью перестроен князем Куто́[183] по случаю длительного пребывания в нем Фердинанда IV и Марии-Каролины, принужденных в те годы скрываться на Сицилии, пока в Неаполе правил Мюрат. Но и после дом не был заброшен, как случилось с прочими домами на Сицилии; напротив, его постоянно обихаживали, подновляли, приукрашали, поскольку моя бабушка Куто[184], которая до двадцати лет жила во Франции и не унаследовала свойственного сицилийцам отвращения к деревенской жизни, проживала там почти постоянно и привела его в состояние «up to date»[185] (в эпоху Второй империи оно, ясное дело, не слишком отличалось от того «комфорта», что царил в Европе аж до 1914 года).

Путешествие

Тяга к приключениям, к неведомому, что составляет часть моих воспоминаний о Санта-Маргарите, начиналась с путешествий туда. То было предприятие, полное тягот и прелестей. В те времена автомобилей у нас еще не было; году в 1905-м в Палермо курсировал один лишь «электромобиль» старой синьоры Джованны[186] Флорио. Поезд отходил от вокзала Лолли в 5:10 утра. Вставать поэтому надо было в 3:30. Меня будили в этот неурочный час, который становился для меня еще более ненавистным, поскольку именно в это время меня заставляли принимать касторку, если болел живот. Мы рассаживались в двух закрытых ландо – в первом мать, отец, гувернантка, скажем, Анна I и я. Во втором – Тереза или Кончеттина – словом, кто-то из матушкиной прислуги, счетовод Феррара, который наезжал в Санта-Маргариту к семье, и Паоло, слуга моего отца. Вроде бы за нами следовал и третий экипаж с багажом и корзинами провизии для завтрака.

Бывало это обычно в конце июня, и на пустынных улицах уже начинало светать. Через площадь Политеама и Виа Данте (тогда называлась она Виа Эспозицьоне) мы прибывали на вокзал Лолли. И там садились в поезд до Трапани; вагоны в то время были без коридоров и, следственно, без отхожих мест, и, когда я был еще мал, за мной таскали специально для этого купленный кошмарный ночной горшок из коричневой глины, который перед прибытием выплескивали в окно. Контролер обходил вагоны снаружи: внезапно в окне появлялись фуражка с галуном и рука в черной перчатке.

Несколько часов я смотрел на прекрасный своей унылостью пейзаж западной Сицилии: думаю, именно таким он предстал высадившейся здесь «Тысяче». Карини, Чинизи, Дзукко, Партинико; потом линия тянулась вдоль моря, казалось, рельсы положены прямо на песок; солнце уже вовсю пылало и калило наш железный ящик. Термосов не было, и на станциях нечего было и думать освежиться; потом состав поворачивал вглубь острова и тащился через каменистые горы и поля уже скошенной пшеницы, желтые, как львиная шкура. В 11:00 мы наконец прибывали в Кастельветрано, далеко не тот нарядно-претенциозный городок, каким он выглядит сейчас: тогда это был мрачный поселок с открытыми сточными канавами, свиньями, важно разгуливавшими по главной улице, и миллиардами мух. На станции уже шесть часов томились, поджидая нас, наши экипажи – два ландо с окнами, завешенными желтыми шторками.

В 11:30 мы отправлялись до Партанны: примерно час ехали по ровной и гладкой дороге через приятный, ухоженный пейзаж; ехали, узнавая знакомые виды: две черные майоликовые головы на столбах ворот, железный крест – поминание об убийстве; но за Партанной картина менялась: к нам подъезжали трое карабинеров – бригадир и двое рядовых верхами; затылки прикрыты белым платком, как у всадников Фаттори; они провожали нас до Санта-Маргариты. Дорога становилась ухабистой: вокруг, насколько хватал глаз, простирался ландшафт феодальной Сицилии, запущенной, без единого дуновения свежести, задавленной свинцовым солнцем. Мы искали хоть какое-то дерево, под которым можно было бы расположиться позавтракать, но нет – вокруг виднелись лишь чахлые оливы, не отбрасывающие тени. Наконец нам попадалась заброшенная, полуразрушенная крестьянская хижина с наглухо закрытыми окнами. В ее тени мы рассаживались перекусить – как правило, чем-нибудь сочным. Чуть поодаль с аппетитом закусывали распаренные солнцем карабинеры, получив от нас хлеб, мясо, сласти, вино. По окончании трапезы бригадир приближался к нам с полным стаканом в руке:

– От имени своих солдат позвольте выразить благодарность вашей светлости! – и осушал до дна пышущий жаром не менее сорока градусов стакан.

Один из рядовых также поднимался на ноги и с подозрительным видом обходил вокруг дома.