Лепестки Белладонны

Он нахмурился – ему явно не нравилось слово «зависть». Мира согласилась – это слово горькое, как лекарство.

– Боль. – Джек помолчал и повторил: – Много боли.

Эльмира ненавидела жалость, но ей не захотелось огрызнуться. Между сочувствием и жалостью есть тонкая грань, и Мира увидела ее. Джек искренне ей сочувствовал.

Вздохнув, она пояснила:

– Я смогла получить богатство, известность, внимание. Это зависело от меня. Потребовалось много усилий, но я смогла. Я стала певицей. Другое дело… – Мира хмыкнула. – Другое дело семья. Ее у меня никогда не было, как и карьеры. Но семью мы не выбираем, от меня ничего не зависело. Почему родители меня бросили? Что с ними случилось? Вряд ли я когда-нибудь узнаю. Даже если им пришлось… – Мира нахмурилась, а монолог-исповедь зазвучал с нажимом, – …если и была какая-то трагедия, это уже неважно. Семью мне заменил Тристан. И ты. – Она усмехнулась и покрутила кружку, рассматривая замысловатый узор. – Больше никого не было, понимаешь? Я и правда думала, что способна… украсть семью? Да, как бы отвратительно ни звучало, именно этого я хотела: чтобы твоя семья стала моей. Но я понимала, что никогда не стану ее частью. Никогда не заменю для тебя Элизабет, Джонни, Питера… Поэтому я, как гнусный воришка, стащила со стола самый вкусный кусок пирога – тебя, Джек Льюис.

Они едва нашли свободные номера: туристы со всего мира приехали в Швейцарию отмечать Рождество. Мира сидела на ковре, прислонившись спиной к холодной кирпичной стене, и пыталась остановить слезы. Джек сказал, что доктор Вебер ждет ответ завтра, и ушел в свой номер, попросив Миру выспаться и хорошенько все обдумать. Но она не могла думать, только сидела и водила по руке ножом. Triste вперед, Triste назад. Слегка надавливая, оставляя красные полосы, но еще не царапая. Боль отвлекала, и постепенно слезы перестали капать из усталых глаз.

– Что ты делаешь?

Мира вздрогнула. Джек бесшумно открыл дверь и застыл на пороге. Зеленые глаза блеснули золотом в тусклом свете торшера.

– Ты опять себя режешь? – Льюис подошел ближе и сел перед ней.

Мира выронила оружие, словно ошпарившись. Горло сжалось от страха. Она отчетливо помнила, что чуть не натворила этим ножом.

– Он проклят, – прошептала Мира. – Этот нож причинил столько боли. – Слезы вновь холодили щеки. Эльмира подняла взгляд. – Мне больно, Джек. Я не могу терпеть эту боль.

– Почему нож проклят? Откуда он взялся?

Ей понравилось, что Джек не стал ее отчитывать. Он сел рядом, аккуратно поднял Triste за рукоять и оставил в ладони.

– Расскажи мне все.

– Тристана пырнули этим ножом. – Вот оно, очередное откровение.

– Что? – сипло переспросил Льюис.

– Да. – Мира забрала оружие и покрутила Triste в руках, обжигая лезвием пальцы. – Орудие преступления – так мне сказали в полиции. А когда следствие закончилось, нож перестал быть уликой, и мне позволили его забрать. Я сделала гравировку. – Мира задумалась, рассматривая блестящие в свете лампы буквы. Она хранила нож, пользовалась им, напоминала вновь и вновь – ты виновата. – И я впервые порезала себя.

– Зачем?

– Затем, что я заслужила боль! – возмущенно объяснила Мира. – В тот день нож вошел в его тело, а должен был войти в мое. Причинил боль Тристану, а не мне. – Она сглотнула, пересиливая желание закрыться. Продолжила: – Теперь я наказываю себя. Я не знаю, как иначе выплеснуть сжирающее изнутри чувство вины. Даже творчество мне не помогает.

Льюис нахмурился. Он долго молчал, и Мира решила, что так они просидят всю ночь: бок о бок, под светом напольного торшера, рассматривая проклятое орудие. Но Джек вскочил и спросил:

– Есть здесь спортивный зал?

«Ничего себе, спортсмен», – фыркнула Мира. Ей показалось, что Джек вмиг обесценил ее откровение, перевел тему, не зная, что сказать. И она язвительно ответила:

– Есть, конечно. Но вряд ли зал открыт в десять вечера.

Джек проигнорировал ее тон и приказал:

– Ищи. Нам нужны тишина и боксерская груша.

В здравом уме Эльмира никогда бы не отдала столько денег за поход в спортзал, но, похоже, она чокнулась, и, раз Льюис всерьез настроен позаниматься, она хотя бы отвлечется, глядя, как он бьет грушу. Пахло кожей и дезодорантом. Мира скинула куртку, оставшись в длинной хлопковой пижаме, и села на скамейку. Оглядела зал: разноцветные маты, три длинные боксерские груши на железной цепи, две маленькие груши на черных тросах, автомат с водой и коробка со снаряжением.

Джек внимательно изучил содержимое коробки и подошел к Мире с перчатками. Огромные, уродливые, словно клешни краба, и грязно-белые. Наверняка эти перчатки повидали много боев.

– Надевай, – вдруг сказал Джек, протягивая ей это уродство.

– Не поняла.

– Мира, ты будешь боксировать. Надевай.

– Ты смеешься? – Из груди вырвался истеричный смешок. – Я и спорт – это как пуховик и знойное лето, – запротестовала она. – Мне нравилось смотреть на твои соревнования, но я никогда…