Лепестки розы мира

В начале восьмого, тётя Аня вышла из дома, для утреннего осмотра сада и огорода. Она обратила внимание, что окна кабинета Дмитрия Алексеевича открыты. Подойдя ближе, тётя Аня услышала позвякивание чайных ложек и разговор Ольги и Татьяны. «Ранние пташки! – подумала тётя Аня, – уже завтракают! Кто рано встаёт – тому бог даёт». Вернее, это я вам так пересказываю её слова. А на самом деле: первую часть фразы тётя Аня подумала на немецком, а вторую часть – русскую поговорку – на русском. С немецким я плохо справляюсь, в его воспроизведении, но за точность перевода, я ручаюсь. В моём восприятии, звучание немецкого языка, напоминает работу какого-нибудь многопрофильного станка или, даже, целого фабричного цеха. Всё механически чётко, отлажено, последовательно. А встречающиеся в речи эмоциональные выражения, похожи на звуки, издаваемые техникой при скачках напряжения. Тётя Аня иногда переходила на немецкий спонтанно, в неожиданных ситуациях. Но в определённых случаях, у неё было в традиции – говорить на родном языке. Со своей собакой, например. Когда ещё был жив Фест, немецкая овчарка, тоже знавшая два языка, общались они, между собой, только на немецком. Или вот, в саду, куда она сейчас отправилась, со своими любимыми деревьями и кустами тётя Аня говорила по-немецки. И даже овощам и зелени на грядках старалась сказать хотя бы пару слов. А ведь если разобраться, чего с ними разговаривать? С овощами-то. Они же здесь – так, на одно лето.

Тётя Аня набрала в огороде зелени и вернулась в дом. Тесто ещё не подошло. Тётя Аня проследовала в зал в надежде обнаружить в комнате, пребывающую в идеальном порядке, какой-нибудь повод для уборки. Такие поводы, обыкновенно, ей безотказно предоставлял дядя Коля, но вчера у него на это не было времени. Тётя Аня прошлась по периметру комнаты, держа наизготовку салфетку для вытирания пыли. Она сняла со стены большую фотографию в рамке. Это была свадебная фотография 52-го года – Анна и Николай Тихоновы и Дмитрий и Мария Амосовы. Последовавшие за свадьбами полтора года, были самыми счастливыми в жизни сестёр.

К своей женитьбе Анна отнеслась, не сказать, что безразлично, но как-то сдержано. Как к радостному, но всё же заранее известному событию. О Марии такого сказать было нельзя. Она и до свадьбы витала в романтических сферах и, чтобы её совсем не оторвало от бренной земли, тётя Катя и Анна старались загрузить её повседневными заботами. А после свадьбы, даже родная сестра перестала её узнавать. Взглянув на лицо Марии, можно было понять, что она счастлива. И счастлива как-то, монументально-возвышено, что ли. Каждый, глядя на неё, начинал верить, что счастье возможно. Даже старшая медсестра госпиталя, которая открыто ненавидела сестёр Фогель, с момента, как «эти немочки» появились в госпитале, сделалась для Марии первой заступницей и покровительницей. И надо сказать, весь госпиталь любовался супружеской четой Амосовых, их отношениями. Их любовь, на первый взгляд, выглядела немного странной. Не такой страстной и не такой эффектной, как это описано многими мастерами слова. Это была безмолвная любовь. Разговаривали супруги друг с другом в присутствии посторонних людей крайне редко. И то, это были односложные фразы, касающиеся рабочего процесса. Но стоило им появиться вместе в расположении госпиталя, все начинали восхищённо подсматривать за каждым шагом, каждым прикосновением и каждым вздохом влюблённых. Причем, этим занятием были увлечены не только представительницы женской части госпиталя, но и выздоравливающие бойцы, всех возрастов и, даже, прошедшие огонь и воду в сердечных делах, записные волокиты.

Свободное от службы в госпитале время, супружеские пары Амосовых и Тихоновых проводили вместе. Чаще всего собирались в доме гостеприимной тёти Кати за круглым столом под лампой с абажуром. Темы для застольных бесед обычно подкидывал Николай, привыкший спорить со всеми, и по любому поводу.

В июле, когда сёстры ходили с уже округлившимися животами, пришла телеграмма из Перми о смерти Пауля Фогеля. Это известие сделалось ужаснее тем, что Мария и Анна ждали отца этим летом. Он уже сдавал свои дела в Пермском крае, и торопился к переезду во Владимир, в ожидании появления внуков. Получив трагическое известие, сёстры напряжённо, в тревоге друг за друга, попытались собраться в дорогу. Опасаясь за их здоровье, Дмитрий Алексеевич и Михаил Иванович, посовещавшись, уговорили их отложить поездку в Пермь и отправили сестёр под наблюдение врачей в роддом. Проститься с Паулем Фогелем поехали Дмитрий Алексеевич и Николай. Вернулись они через десять дней в совершенно другой мир. Всё изменилось, и уже ничто не могло стать прежним.