Эпизод с Сушковой обратил на себя внимание петербургских гостиных. Нашлись Любочки и Лизоньки, пожелавшие завлечь в свои сети «интересного гусара», и «бедные, тоже погибли от этой любви». Поэтесса Ростопчина писала Александру Дюма: «Мне случалось слышать признания нескольких жертв Лермонтова, и я не могла удержаться от смеха, даже прямо в лицо при виде слез моих подруг, не могла не смеяться над оригинальными и комическими развязками, которые он давал своим злодейским, донжуанским подвигам».
Алексей Лопухин вряд ли был благодарен Лермонтову, но через три года женился на княжне Оболенской, влюбившись в нее без памяти. Мария Александровна была недовольна: «… что касается наружности, то она самая некрасивая из четырех сестер. Я предполагаю, что она мила, добра, а впрочем, как мне кажется, совсем пуста… Я хотела бы для Алеши что-нибудь получше…»
Катя Сушкова тоже вышла замуж – за старого своего поклонника, дипломата Хвостова. Из истории с Лермонтовым она извлекла для себя максимальную пользу: опубликовала свои мемуары. Кто бы хоть раз вспомнил о ней, если б не Лермонтов?
И Верещагина отыскала себе жениха – барона Хюгеля, уехала с ним в Германию. Только Лермонтов навсегда остался один.
XV
Имение Юрия Петровича все еще не было разделено наследниками. Бабушка давно говорила, что надо бы Мише заняться этим, но к Столыпиным он относился настороженно: в них, несмотря на отвагу и ум, гнездилось одно общее качество – они были очень прижимисты. Знал, что по смерти мужа бабушка все до копейки получила с господ Арсеньевых, не хотел, чтобы раздел отцовского имения происходил «по закону», настаивал «на полюбовном» разделе.
Пока что имением управляли тетки. Половину доходов, после обязательной уплаты процентов по закладной, они высылали Михаилу. Доход был мизерный. Арсеньева жаловалась Крюковой: «Мишенька из Кропотова получает в год только 300 рублей».
Она часто сетовала на денежные затруднения, хоть имела немалые средства, умалчивая о них. Потому, очевидно, умалчивала, что цену деньгам Миша не знал. «Я редко встречал человека беспечнее его относительно материальной жизни. Кассиром был его Андрей Соколов, действовавший совершенно бесконтрольно. Когда впоследствии он стал печатать свои сочинения, то я часто говорил ему: “Зачем не берешь ты ничего за свои стихи. Пушкин был не беднее тебя, однако платили же ему книгопродавцы по золотому за каждый стих”, но он, смеясь, отвечал мне словами Гете: “Песня, которая родилась у тебя, уже есть щедрое вознаграждение”»
Елизавета Алексеевна собиралась в Тарханы «отыскивать средства». Предварительно условилась с братом усопшего мужа, что он не откажет заняться делами по Кропотову. Сдала квартиру у Синего моста, и Лермонтов перебрался в Царское Село. «Перспектива остаться первый раз в жизни совершенно одному – меня пугает. Во всем большом городе не останется ни единого существа, которое действительно мне сочувствует».
Из Петербурга Арсеньева выехала в распутицу, заболела, и, кое-как добравшись до Москвы, слегла. До конца июня она пробыла у Мещериновых, и лишь потом смогла выехать в Тарханы.
В своем имении она сразу обратила внимание на молодых вдов и девушек, уведомляя внука: «Девки, молодые вдовы замуж не шли и беспутничали, я кого уговорила, кого на работу посылала, и от шестнадцати больших девок четыре остались и вдова. Все остальные вышли замуж. Иную подкупила, и все пришло в прежний порядок».
Венчание происходило в новой Тарханской церкви во имя Михаила Архангела, большой, каменной, построенной на средства Елизаветы Алексеевны. Как следует из церковной метрической книги, девушки 17, 18, 19 лет были уже «большими девками», засидевшимися в отцовском доме. Выдать семнадцатилетнюю за сорокалетнего вдовца, тоже считалось нормальным. В поэме «Сашка» Лермонтов говорит о дворовой девушке Мавруше:
Кроме того, Елизавета Алексеевна выгодно продала дворового Лукьяна с малолетним сыном, а также крестьянина Колосова с четырьмя сыновьями от шести до шестнадцати лет.