Лермонтов

Короче: если проставленное рукой автора число – 10 июля – не является датой французской революции, то почему бы не отнести стихи к Варшавскому восстанию, ведь в их содержании нет ни одного момента, который противоречил бы такому предположению? Лермонтов мог записать текст на оставшейся чистой странице – под датой задуманного, но не состоявшегося стихотворения. Месяц июль 1830 года был месяцем его литературной влюбленности в мадемуазель Сушкову, и каждый день того июля в Середникове, куда мисс Блэк-айз приезжала ежедневно, был поводом к еще и еще одному посланию… Так почему же не предположить, что в тот день между молодыми людьми произошло нечто, что Лермонтов отметил, со свойственной ему пунктуальностью, датой. А стихи не написались, поскольку вполне вероятно, что именно 10 июля 1830 года в Середникове стало известно: в редакции «Московских ведомостей» уже получено сообщение о севастопольской трагедии.

Впрочем, о какой бы революции ни шла здесь речь, стихотворение подтверждает, что и политико-нравственное отделение Лермонтов все-таки выбрал не случайно и что его тогдашние (в 1830–1831 гг.) политические предпочтения мало чем отличались от убеждений радикально настроенной университетской молодежи. Не избежал он, пусть и пассивного, соучастия в так называемой «маловской истории». История эта широко известна благодаря Александру Ивановичу Герцену, описавшему ее в «Былом и думах». Но существует и другая, не столь романтическая версия. Ее автор – Яков Костенецкий.

Экстраординарный профессор Михаил Яковлевич Малов читал на политическом отделении теорию гражданского и уголовного права: курс «был смесью отрывков из разных иностранных теоретиков», то есть «чистой чепухой без системы и идеи». На лекциях его, однако, было довольно тихо: Малов побаивался студентов, избегал делать им замечания, и они спокойно занимались каждый своим делом.

И вдруг тихий Малов, после того как его перевели из экстраординарных в ординарные, резко изменил стиль поведения. Он, как говорили студенты, «возгордился», из тишайшего сделался «самовластным». Аудитория, естественно, возмутилась и решила, сговорившись, проучить «зазнайку».

Спокойно, по обычаю, выслушав более часа «чистой чепухи», минут за десять до звонка выбранные лица в разных концах аудитории стали демонстративно громко шаркать ногами. Малов изумился, попробовал «воздействовать» – не помогло: шарканье стало всеобщим, и профессор… струсил, смалодушничал, стал просить вошедших в раж студентов «пожалеть» его. Несмотря на азарт, массы устыдились – уж очень жалок был новоиспеченный «ординарный профессор»! Но Малов не оценил великодушия. Воспользовавшись наступившей тишиной, стал насмешничать: зачем-де перестали, продолжайте! Этого разгоряченные молодые люди уже не смогли вынести, повскакали с мест, затопали, стали колотить чем попало о спинки передних скамеек… Словом, устроилась, и как-то сама собой, настоящая «демонстрация». Малов выбежал из аудитории под яростные крики: «Вон! Вон! Вон!» Кто-то даже запустил ему вслед фуражку.

На этом не кончилось. Самые отчаянные кинулись на улицу и продолжали преследовать не успевшего натянуть на себя шубу профессора с гиканьем, словно зайца… Гнались долго, почти до Тверской, и только тут, утомившись и спустив пары, отстали. А успокоившись, испугались, сообразив, чем это может грозить, и не нашли ничего лучшего, как, составив «причинную и объяснительную записку», отправить ее к попечителю университета князю Сергею Михайловичу Голицыну. Записка была глупостью, и опасной, ибо свидетельствовала о действии «скопом», что по законам того времени квалифицировалось как преступление.

«Маловцев» спас Малов, вернее, трусость, помноженная на глупость. Перепугавшись, он дал показание, что его освистали, когда он читал «о монархической власти в России». Это было чистым враньем, уличить в котором почтенного профессора было до смешного легко. «Административный кондуит» – специальный журнал, где точно и загодя указывалась тема каждой лекции, фиксировал: читалось нечто о «брачных союзах». Тем не менее, поскольку император приказал «наказать зачинщиков», начались и допросы, и очные ставки.

Послушай! вспомни обо мне,
Когда законом осужденный…

«Маловский шум» произошел 16 марта 1831 года; стихи Лермонтова датированы 23 марта.