Les Arcanes. Ole Lukoie (СИ)

Лухан поджал губы. Он и сам толком не понимал, что хотел сказать. Слова рвались с губ, минуя мозг. И пальцы отчего-то сильно сжимали плотную ткань кофты на груди, будто это могло усмирить неприятное зудящее чувство. Он ведь и понятия не имел, через что Минсоку пришлось пройти. В его глазах Ким Минсок был обычным парнем 25-ти лет, немного заносчивым, холодным, временами грубоватым. Лухану никогда даже в голову не могло прийти, что их жизни так кардинально отличаются друг от друга. Что Минсок рос не в обычной среднестатистической семье из отца и матери, что было в его прошлом чуть больше чем стандартное садик-школа-институт с подростковыми драмами и детскими влюбленностями. Что были веские причины плакать или драматизировать, сетовать на жизнь и опускать руки, но нет, ничего этого не было. И Лухану становилось стыдно. За свое благополучие, за безалаберность, за обидчивость, за бессмысленные обвинения, за карманные драмы, высосанные из пальца. За все.

— Вы молодцы, — Лухану так и не удалось облачить поток своих мыслей в слова, составленные в связный текст, — вы оба такие молодцы. Правда.

— Хах? — Чондэ удивленно изогнул бровь, в изумлении глядя на Лухана. — Серьезно, чувак, отключи уже свой драматизм. Хватит переживать о том, что не имеет к тебе никакого отношения. Все это давно позади, и мало что меняет. Отнесись к этому проще. Ты ведь сам хотел узнать о Минсоке, а это даже не самые страшные его тайны. Так, бытовуха.

— Не то, чтобы я хотел, — осторожно начал Лухан, потому что смысла отрицать свое любопытство не было, — в смысле, не то, чтобы я не хотел, просто ожидал чего-то другого. Чего-то более… нормального и обыденного, понимаешь?

— Как, например, что?

— Хм, — парень задумчиво коснулся подбородка, — я не знаю. Что в детстве он грыз обои, в 14 лет пришел домой пьяный и, изображая сильную усталость, прошел в комнату не раздеваясь, что был бунтарем, красил волосы и вел себя как хулиган местного разлива, что в 15 ему разбили сердце, а в 16, хлопнув дверью, он сбежал из дома, но вернулся через несколько часов, потому что похолодало. Что-то такое, понимаешь? То, что еще десять лет назад казалось нам огромной проблемой, и чудилось, будто мы не сможем этого пережить, а сейчас кажется несусветной глупостью, вызывающей только улыбку. Я ждал чего-то подобного, чтобы можно было выпить и от души посмеяться, но теперь хочется нажраться, потому что все это невероятно грустно. И больше всего это бесит меня потому, что я бессилен. Осознавая неправильность и несправедливость, я просто ничего не могу сделать. Это угнетает.

— Ах, — озадачено выдохнул Чондэ, — вот чего ты хотел… забавных историй, значит? Тебе стоило сказать об этом раньше. Ладно, слушай. У меня есть парочка. Скрасим ими этот полный грусти вечер…

Ким Чондэ влил в себя виски и, настойчиво впихнув бутылку в руки Лухана, самозабвенно затянулся, выдыхая дым в ночное небо. Несколько раз он задумчиво провел по губам пальцем, воскрешая в памяти забавные моменты, в то время как Лухан, морщась, прихлебывал алкоголь из бутылки.

— Итак, слушай… Дело было так…

Он развернулся к Лухану, усаживаясь по-турецки и с чувством, с толком, с расстановкой принялся рассказывать какую-то совершенно глупую историю, эмоционально размахивая руками. На губах его играла приятная радостная улыбка, смягчая напряженную атмосферу, вызванную не очень легким разговором. И это было здорово. Из-за резкого изменения общего настроения, Лухан, не успевший в полной мере погрузиться во всю трагичность прошлой истории и как следует загрустить, окунулся в другую, вызывающую улыбку и приятное тепло в груди. Он не мог ничего с собой поделать, его губы сами расплывались в улыбке. Он ловил каждое слово. Приятная ламповая атмосфера вечера, неожиданно появившаяся к концу бутылки, из которой парни поочередно прихлебывали, заедая виски снеками, расслабляла. И чем сильнее ей пропитывалось сознание, тем явственнее ощущалась нарастающая тревога, вплетающаяся в позвоночник.

Лухан ловил каждую историю, каждое слово и чувствовал огромную пропасть, разверзшуюся прямо между ними, будто они существовали в разных мирах. Он знал Исина и Минсока не один год, они тесно общались на протяжении всего этого времени, и ему казалось, что дистанция между ними, пусть медленно, но сокращается, а потом вдруг все перевернулось с ног на голову. Откуда-то появился Чондэ, и все резко пошло не так. Лухан улавливал связь, но не винил его за это. А разве он мог? Ведь не Чондэ своим появлением все испортил, нет, вовсе нет. Он лишь разрушил иллюзию, которую Лухан трепетно вынашивал все эти года. Дал ему понять, что пропасть никуда не делась, наоборот, лишь стала шире. Это было опустошающее осознание.