Les Arcanes. Ole Lukoie (СИ)

Минсок на автомате отпустил руку Чондэ, как только тот стал вырываться. Как-то не подумал, что нужно крепко держать. Чондэ не пытался сбежать, он просто снова повернулся в направлении дома и застыл каменной статуей, как стоял до этого.

— Да что, черт возьми, такое? — в сердцах всплеснул руками Минсок. — Чего ты опять бабушку лохматишь? Пошли уже! Сколько тут стоять можно? Не усугубляй.

— Когда у меня еще будет возможность сюда приехать? — огрызнулся Чондэ.

— Да хоть когда! — вскрикнул старший. — Это что, объект закрытый или завтра на это место вдруг упадет метеорит? Это дом как стоял, так и будет стоять, и ничего с ним не случится.

— А я может быть хочу, чтобы с ним что-то случилось! — сквозь зубы прошипел молодой человек.

— Сдался тебе этот дом, — в сторону бросил Минсок. — Что в нем такого, что нужно было нестись в эту глушь, ради того, чтобы на него посмотреть. Чай не замок, не экспонат музейный. Дом как дом.

Чондэ прищурился. Он долго смотрел на Минсока, пытаясь по его непроницаемому лицу угадать, что тот думает или чувствует в эту самую секунду. Прикидывается ли он, или же действительно не понимает. Понять было сложно. Минсок говорил и вел себя так, будто это действительно был просто дом, рядом с которым росло просто дерево. Ничего примечательного. Таких сельских домов здесь с десяток.

— Ты серьезно или прикалываешься надо мной? — еле слышно произнес Чондэ.

— О чем ты, господи, — не выдержал Минсок, — я не понимаю! У меня рабочий день в самом разгаре, около десятка людей по всему миру умирает в эту самую секунду, и примерно столько же умерло в предыдущую. А сколько, по-твоему, умерло за то время, что мы здесь говорим?

— При чем здесь это? — отмахнулся Чондэ. Ему было плевать на всех этих людей, что умирали с каждым его словом. Какое ему до них дело? Люди каждый день, каждый час, каждую минуту, каждую чертову секунду умирают, и это нормально. Такова жизнь, таков этот мир. Нужно ли ему задумываться о каждом человеке? Что теперь, если они умирают, то и ему не жить вовсе?

— Да при том, — с нажимом ответил Минсок, — работа сама себя не сделает. Я вам не личный консультант по делам семейным и не такси. Я взял отпуск не для того, чтобы вы меня дергали каждые пять минут. Хватит упираться!

— Так иди! Я разве тебя здесь держу? Я еще не готов отсюда уйти! А если тебе надо идти, ты можешь быть свободен!

Чондэ отвернулся. Он не хотел идти домой. Не прямо сейчас. Что-то внутри отчаянно этому противилось. Не успел он еще все по полочкам разложить. Обдумать. Нужно было немного времени. Самую малость.

— Даю тебе пять минут!

— Десять!

— Ладно, десять, — со вздохом согласился Минсок. — Но чтобы через десять минут без всяких «но» домой! Ясно?

— Ладно…

— Время пошло.

Послышалось еле слышное то ли шипение, то ли шуршание, с которым Минсок, окутанный черным туманом, исчез.

Чондэ сделал глубокий вдох, и продолжительно выдохнул. На самом деле не было ничего такого, из-за чего ему нужно было здесь задержаться. Расставлять все по полочкам он мог и на диване теперь уже своей с Исином квартиры, но…

Здесь было что-то такое болезненное. В этом месте. Давние воспоминания, которые отчаянно трепыхались в нем. Воспоминания, которых уже давно нет. На их месте была пустота и она ныла, зудела, как старая рана. Что же это? У Чондэ были лишь обрывки, да и те записанные неровным быстрым почерком на страницах ежедневника, который он до сих пор бережно хранил подальше от глаз Исина, чтобы тому даже в голову не взбрело в него заглянуть. Начни он в нем копаться, все стало бы только сложнее. И, казалось бы, что сложного, почеркать или вырвать из него пару страниц, чтобы никто и никогда не узнал о нем правду. Вот только это для него было равносильно самовольному стиранию памяти. Да, были вещи, которые он хотел забыть, но без них он бы был уже не он. Страшная правда, которую не легко признать. Без груза этих воспоминаний он просто станет кем-то другим. Потому он так трепетно их хранил, так ревностно защищал и так отчаянно пытался восполнить недостающие фрагменты.

Минсок оказал ему медвежью услугу. Он делал это из любви, из желания защитить, но… Чондэ не нужна была защита. Ему не нужно было, чтобы кто-то освобождал его от собственных ошибок, отпускал ему грехи без его ведома.

Чондэ оступался. Любой оступается. Это нормально. Как и то, что каждая неудача оставляет незримый шрам на теле. Невидимый, но ощутимый. Тонкая паутина неглубоких маленьких трещин, надломов, старых ран, неровность которой чувствовали пальцы, когда прикасались к коже. Чондэ ощущал их всем своим существом. Они покрывали его тело сетью, паутиной царапин и неглубоких ран. Он был будто треснувшее стекло. У Минсока таких шрамов можно было пересчитать по пальцам, только они были большими, глубокими, с неровными краями как у лопнувшего льда. Еще тогда казалось, что проще его доломать, чем исцелить, потому что будь то травмы физические, они бы были несовместимы с жизнью.