Лес повешенных лисиц

– Да что вы, не надо было… Что жены-то ваши скажут, как узнают, что вы их цветы сорвали да мне принесли! – разволновалась именинница.

Наску успокоили: цветы куплены в киоске. Женщина из дома престарелых укрыла старуху теплым пледом и усадила в кресло. Цветы она хотела поставить в вазу, но, не найдя, сунула цветы в двухлитровый жестяной бидон и поставила на край печи. Скоро вода в бидоне закипела, и по хижине разлился пьянящий цветочный аромат. Наска это заметила, переставила бидон с плиты на пол, заодно помешала суп из оленины. Через час суп будет готов. Старуха подсчитала количество гостей. Глубоких тарелок было всего три, сама она могла поесть из мелкой, ей-то все равно. Хорошо бы незаметно помыть кошачью миску, тогда всем гостям тарелок хватит. Но сперва, конечно, следует выпить по чашке праздничного кофе. Наска разлила напиток в чашки, велела макать в него булочки и брать сыр.

После кофе глава социальной службы и репортер закурили. В груди у Наски засвистело, но она старалась делать вид, будто табачный дым ей совершенно не мешает. Этим господам бесполезно жаловаться на астму. А если по глупости и скажешь – возьмут и увезут с собой. Так вот и Киурелия тогда забрали. Всегда так было: если забирают, так либо на войну, либо в больницу. Из этих поездок человек живым домой не возвращался.

Этнограф включил магнитофон и сунул микрофон Наске чуть не в рот. Старуху эта дурная болванка раздражала: приезжают тут всякие, а потом непонятными штуками в лицо тычут! Неужели и так не слышно? Обязательно в рот совать? Что с них взять! Ничего не поделаешь, придется вспоминать.

Гости наперебой стали уговаривать Наску рассказать о прошлом. Они смеялись и говорили, что это очень важно. Пленки поместят в архив, потом кто угодно сможет прийти в университет, послушать их и переписать себе. Когда Наска спросила, для чего это делается, ей ответили, что так положено. Все это культурное наследие, которое не должно кануть в Лету.

– Спросите у тех, кто помоложе, они лучше помнят, – попыталась увильнуть Наска, но и это не помогло. Спрашивали именно стариков, ведь они могут умереть… Это, конечно, не про Наску, а просто на всякий случай, чтобы не дай бог что-то важное не пропало «во мраке могильных холмов», как поэтично выразился этнограф Пол-Тиитто.

Наска стала вспоминать. Она рассказала о детстве, проведенном в деревне Суоникюля в Печенге, вспомнила молодость и зрелые годы. Чего не помнила, добавила от себя. Стали спрашивать о Печенгском православном монастыре, и Наска сказала, что была там в услужении сразу после того, как забрали на войну ее Киурелия, и что ее младший сын, которому скоро шестьдесят, прижит от игумена того самого монастыря. Этнограф поспешно выключил запись. Заговорили о другом.

Тем временем Наске удалось незаметно спрятать кошачью миску под юбку. Старуха вышла во двор к колодцу – как будто за водой, а сама сполоснула миску и с чистой посудиной вернулась в дом. Суп из оленины закипел, Наска накрыла на стол и еще полчаса вспоминала и наговаривала на магнитофон старые истории о Печенге. Затем сели обедать.

После еды этнограф Пол-Тиитто стал вытягивать из Наски все, что она помнила о войнах, которые ей довелось пережить. Старуха пережила четыре или даже пять войн. Все согласились, что это огромное достижение! Репортер Тулппио щелкал фотоаппаратом, время от времени просил героиню выйти во двор. Наску сфотографировали сидящей на крылечке, поднимающей из колодца ведро с водой и стоящей перед сараем с охапкой дров. Все сошлись во мнении, что двор старушки выглядел очень романтично. Этнограф брал то один предмет, то другой и спрашивал, что это за штука и для чего она в хозяйстве у саами. В сарае Наска, помахав перед носом этнографа тупым топором, сказала:

– Записывай, сынок. Это топор. Мы, саами, им дрова колем!

Все это Наску уже утомило. Короткий осенний день клонился к ночи, а ей еще даже не удалось вздремнуть. Очень хотелось плюхнуться в кровать, но она не осмеливалась: вдруг гости подумают, что она старая и дряхлая. Зевалось, конечно, но тут уж ничего не поделаешь.

Медсестра обратила внимание на щелкающие зубные протезы. Она попросила вытащить их, прополоскала и посмотрела на свет.

– Вот, бабушка Наска, поедете в церковь, там вам новые зубы сделаем. В доме престарелых снимут слепки, а в Рованиеми поставят хорошие зубы. Все за счет общины.

– Они вполне еще с мясом справляются, – надула губы Наска. – Верните-ка назад. Это немецкие.

Тут Наске пришлось рассказывать историю вставной челюсти. Она была изготовлена во время последней войны. Зубной врач из альпийских стрелков отлил для старухи протезы еще до Лапландской кампании. И до сих пор держатся! Немного натирают десны, зато не пришлось гнилые зубы вырывать.

Глава социальной службы встал и произнес речь: