Лес повешенных

Удар был настолько неожиданным и сильным, что Пэлэджиешу чуть не упал. Лицо его скривилось от боли или злости, из рассеченной губы по подбородку потекла тонкая струйка крови, но он не вытер ее, а продолжал, выпучив глаза, все так же по-дурацки, с издевкой, ухмыляясь, испуганно смотреть на Апостола.

– Вон! Вон убирайся! – свистящим шепотом произнес Апостол и пошарил глазами вокруг в поисках – чего?..

Этот зловещий шепот, но, главное, напряженный, ищущий взгляд мгновенно привели нотариуса в чувство. Он тут же сообразил, чего именно ищет Апостол. Кобуру с револьвером, небрежно оставленную на газетном столике, которую Пэлэджиешу заметил, как только вошел в комнату, – вот чего искали глаза Апостола. Недолго думая, нотариус кинулся к двери.

– Я иду! Иду! – торопливо забормотал он.

Выскочив в переднюю, он сорвал с вешалки фуражку, нахлобучил на голову и, чуть не сбив с ног вышедшую его проводить горничную, пулей вырвался из дому, громыхнув дверью так, что задрожали стены.

10

Доамны Бологи не было дома, но как только она вернулась, Родовика тут же поведала ей о случившемся. Узнав, что в доме побывал «Брылястый» (так они между собой называли нотариуса) и ушел весь окровавленный, с расквашенной губой, доамна Болога не на шутку встревожилась. С сыном она заговорить об этом не решилась, а Родовике плакалась и жаловалась, что теперь от Брылястого всего можно ожидать...

После обеда Апостол вышел прогуляться, но отправился он не в центр, не на главную площадь, а решил побродить по окрестностям. Вернулся он к ужину в отличном расположении духа, беспрестанно шутил, напомнил смущающейся Родовике, как они однажды подрались на берегу Сомеша. Родовика заходилась от хохота, хваталась за бока и так развеселилась, что по неосторожности уронила на пол и разбила вдребезги несколько сервизных тарелок. Доамна Болога вопреки обыкновению смолчала, не сделав горничной выговора, и все ждала, не заговорит ли Апостол о своей стычке с Пэлэджиешу. Апостол был очень внимателен, почти нежен с матерью, проговорил с ней до позднего вечера, вспоминал свое детское «видение», а мать с радостью сообщила ему многие подробности этого «великого чуда»; попутно она не преминула заметить, что «люди, к великому прискорбию, чем образованней, тем больше отдаляются от бога». Апостол, смеясь, возразил:

– По-видимому, бог устарел, как все на этом свете устаревает...

Мать, ужаснувшись, трижды осенила его крестным знамением и с укоризной оскорбленного благочестия сказала:

– Бог не может устареть, как не устаревает душа человеческая – частичка духа святого... Так думать может лишь изверившееся, погибшее существо... А изверившуюся душу засасывает однообразный, мучительный круговорот, она лишается духовного пристанища, и овладевает ею такой же жуткий, беспредельный страх, какой овладел бы ребенком, если бы он вдруг оказался один среди ночи в лесу...

Апостол удивленно взглянул на мать. Продолжать разговор в том же насмешливом, скептическом тоне было бы нелепо и неблагородно. То, о чем она сказала, было его давним сокровенным чувством, никогда не высказанным, но смутно осознаваемым. Как просто и точно она выразила все, что ему никогда выразить не удавалось. Он смотрел на нее ласково и благодарно и, потянувшись через стол, с трепетным почтением поцеловал тонкую руку.

– Прости меня, ради бога, прости, – тихо промолвил он.

Пораженная его внезапным раскаяньем, доамна Болога чрезвычайно смутилась, лицо ее зарделось и стало таким трогательно прекрасным и юным, что Апостол ахнул; растерянная, счастливая, она тоже пролепетала слова извинения и торопливо продолжила рассказ о его детском чудесном «видении». Теперь она говорила раскованно, безоглядно, чувствуя душой, что сын не станет мешать ей своими колкими замечаниями. Однако посреди какой-то фразы она осеклась и с глазами, полными сияющих слез, тихо проговорила:

– Ты потому страдаешь, друг мой, что не...

Апостол понимающе улыбнулся, будто предугадывая, что она скажет.

– За недолгую жизнь на мою долю выпало столько мучительных испытаний, – начал он, – что иной до глубокой старости доживет, а того не испытает. Так и живет слепцом. Некоторые нарочно стараются жить всегда с закрытыми глазами, боясь взглянуть открыто на все, что происходит в жизни, другим же судьба на каждом шагу подстраивает ловушки, кидает их туда и сюда, вертит и так и этак, и пребывают они на земле, не зная ни покоя, ни отдыха...