Лес повешенных

В ее испуганных зрачках он видел отражение своего лица. Стоило протянуть руку... Вдруг, осмелившись, он коснулся ее плеча, привлек к себе и обнял. Она послушно прильнула к нему, вся затрепетав.

– Как же!.. Ой!.. Господи!..

Губы их слились в горячем упоительном поцелуе.

Это длилось мгновение. Не успел он опомниться, как она юркой ящерицей выскользнула из его рук и, поправив косынку, исчезла за дверью.

Все произошло быстро, как во сне, и оборвалось, как сон. Опомнившись, Апостол недоуменно огляделся по сторонам; такое ощущение бывает у людей, когда они просыпаются в чужом доме. Солнечный луч все еще пересекал комнату, но свет его слегка померк, заштрихованный сумеречной тоской. Мысли испуганно кружили в голове встревоженными птицами.

«Я веду себя, как влюбленный гимназист! Тоже мне романтик нашелся! – в сердцах обругал он себя, хотя прекрасно понимал, что упрек этот незаслуженный и он во власти непреоборимой любви, а не случайной влюбленности, но все же решил сопротивляться изо всех сил. – Ишь распустил слюни!..»

Но где-то там, в самом потайном уголке сознания, шевельнулась другая, беспокойная мысль: «Почему же Илона убежала?» Он нервно пригладил свои легкие каштановые волосы, словно стараясь так загнать обратно в клетку вырвавшуюся мысль. Ему не хватало воздуха, он быстро подошел к окну и распахнул его... Двор был окружен забором, а за ним, по ту сторону улицы, белели в начинющихся сумерках расцветавшие яблоневые сады, а между садов провалами чернели ветхие крыши изб, разбросанных по всему зеленеющему склону холма. Вдруг Апостол обратил внимание на грязного, оборванного и обросшего как обезьяна пехотинца, что стоял у ворот, небрежно привалившись плечом к забору, лихо заломив каску на затылок; он весело переговаривался с кем-то, по-видимому, стоящим в сенях или на крыльце, кого Апостол из окна видеть не мог. Сердце охватила тревога: «С кем он там болтает, образина? Не с ней ли?» Лицо исказилось будто от мучительной боли. Солдат вдруг заметил наблюдавшего за ним офицера. Улыбку тут же стерло с лица, он испуганно вытянулся, поправил каску и отдал честь. Опасливо поглядывая на Апостола, он направился во двор и скрылся из виду.

«А мне что за дело, с кем он говорил, хотя бы и с ней! – отталкивал он от себя мучившую его мысль. – Не хватало мне только еще сделаться всеобщим посмешищем!»

Он уселся на лавку, на которой сидел до того, как обнял Илону, и старался отвлечься, думать о чем-нибудь другом, но упорно и упрямо возвращался к одной и той же мысли... «Я ее люблю! Люблю! Боже!» Он уже не сопротивлялся, он принимал это как должное. На душе у него стало опять светло и радостно, словно после длинного пасмурного дня вдруг выглянуло солнце. Илона воплощала для него красоту всего лучшего, что существовало в мире. И этому лучшему он поклонялся в полном самозабытьи, как предается неискушенная девушка своей первой чистой и пламенной любви. Мутные сумерки просачивались в комнату сквозь сонную герань на окнах и обволакивали душу радужным маревом...

Долго сидел он так один, потом опомнился, поднялся, надел фуражку и вышел в сени. У самых дверей на крыльце стояли и разговаривали давешний пехотинец и какой-то артиллерист с непокрытой головой. От души сразу отлегло, Илоны поблизости не было, он не стал ее искать и направился через двор к воротам, тут он опять подумал об Илоне, но снова даже не обернулся, а вышел на улицу.

Вечерняя прохлада окончательно остудила его разгоряченный ревностью мозг. Апостол шел но улице, но не к центру, а в противоположную сторону. Шел он быстрым шагом, точно спасался от преследования. На берегу речки, где улица раздваивалась, разбегаясь в разные стороны, Апостол остановился, перевел дух. Над вершиной горы, огибаемой быстрой речкой, зажглась первая звезда, холодная, яркая, неподвижная, как глазок во вселенную. Апостол стоял на берегу реки, смотрел на медленно темнеющее небо и был так счастлив, словно стал обладателем давно желанного клада.

2

На другое утро явившись в канцелярию, он первым делом поднял трубку телефона и уведомил адъютанта в штабе о своем прибытии из отпуска.

– Я приехал вчера вечером. Может, мне не обязательно являться лично? А то тут накопилась куча бумаг, хочу разобраться. – И уже напоследок, как бы случайно вспомнив, спросил: – Послушай, а за какие провинности меня лишили трех дней отпуска? Что? Ты не в курсе?.. А я-то думал...

– Неправильно думал, – отвечала трубка. – Обратись в штаб дивизии, там тебе разъяснят.