Лес шуметь не перестал...

Под окном наконец послышались крики: «Едут! Едут!» Все кинулись на улицу, изба мигом опустела. Малыши вывалились с полатей на пол, будто их кто-то оттуда вытряхнул, и, перескакивая друг через друга, тоже бросились за взрослыми. В избе остались только пожилые женщины. На голову обряженной Лизы накинули малиновую фату и усадили ее на лавку подальше от стола. А с улицы уже доносились звуки колокольчиков и бубенчиков. Шум под окном рос. Раздалось пение свахи.

3

Константин Егорович Пиляев, он же Лабырь, был из тех жителей села, которые находились между бедняками и середняками, но, несмотря на это, женитьбу сына стремился отметить шумной свадьбой, с приглашением всех родных. К поездке за невестой нашлись и бойкие лошади, и красивая сбруя. В первую телегу был запряжен дурновский жеребец. Долго пришлось Лабырю уламывать Ивана Дурнова, чтобы тот согласился дать своего жеребца. Уступил Дурнов, лишь когда ему пообещали пуд ржи. Запрягал жеребца и правил им Захар Гарузов. Кроме Захара, он никого не подпустил к себе, а жениху Николаю до синяка укусил плечо, когда тот взялся было помочь Захару.

— Ты уж не лезь, — усмехнулся Захар.

— Вот что значит кулацкая порода, не любит нашего брата, бедняка, — держась за плечо, говорил Николай.

За невестой двинулись на пяти подводах. Под каждой дугой звенел колокольчик, на шее у лошадей висели бубенцы. Дуги были обмотаны красными и зелеными лентами, украшены живыми цветами. В гривы лошадей, точно в девичьи косы, были вплетены малиновые ленты. На первой подводе, которую вел Захар, сидели сам Лабырь, Николай и еще двое парней, товарищей Николая. У Лабыря меж ног стоял лагун с самогоном, на передке телеги подпрыгивал на ухабах кошель с пирогами. На других подводах сидели парни, девушки, женщины. От ярких женских нарядов осенний пасмурный день казался светлее. Песни поезжан сливались со звоном колокольчиков и бубенцов, настраивая улицу на праздничный лад. За подводами и с боков бежали ребятишки чуть ли не со всего села, привлеченные шумом свадебного поезда. Они цеплялись за задки телег или пускались в обгон нарядных лошадей. На крылечках домов и у ворот стояли любопытные.

Под умелой рукой Гарузова дурновский жеребец шел, круто согнув шею. Грива, цвета воронова крыла, колыхаясь, точно плыла черным пламенем. Когда жеребец потряхивал головой, рассыпался звон колокольчика и бубенцов. Не только соседи, но и сам хозяин с веселым сердцем смотрел на его красивый ход, как будто впервые видел своего жеребца.

Подводы завернули к дому Сергея Андреевича и остановились у ворот, окруженные вышедшими со двора людьми. Молодежь загородила ворота, девушки приготовили вышитые пестрые передники, требуя плату за вход во двор. Лабырь, крякнув, слез с телеги и бросил в фартук каждой по нескольку заранее припасенных медяков. Но девушки продолжали оставаться на местах, протягивая к Лабырю свои передники. «Мало! Мало!» — кричали они. — «Одели серебром!» Лабырю пришлось кое-кому из них кинуть гривенники и пятиалтынные: тогда они разомкнулись, уступая проход к воротам. Но только успели раскрыться ворота, к жеребцу кинулись двое здоровых парней и схватили его под уздцы. Лабырю пришлось и с ними поторговаться, и, пека он рядился, сваха, стоя в телеге, окруженная молодыми женщинами и девушками, пела:

На конец языка свахи колокольчик,
На конец языка девушки репей.
Ой, паштянгот, паштянгот![13]
На губы свахи ягодку малины,
На губы девушки горькую полынь…

Но двое парней никак не хотели уступать дорогу, и Лабырь торговался с ними до пота. Сваха, а это была Марья, кончив песню, спрыгнула с телеги и, пританцовывая, подошла к упрямым сторожам. Обращаясь к парням, она запела:

Ах, сватушки, батюшки!
Пустите, сватья, пустите,
Мы проехали много дорог:
Через семь лесов,
Через семь полей…

Парни наконец уступили. Они ударили с Лабырем по рукам, как это делают на базаре, и протянули ему фуражку, куда Лабырь кинул несколько монет серебром. Подводы въехали во двор, и в большом дворе Сергея Андреевича стало тесно и шумно, как на ярмарке в день покрова. Но среди всего шума выделялся голос свахи. Ее песня звала родню девушки выйти к ним.

Ие вай ваех, вай Анне!
Ие охо вай ваех, вай Анне![14]
Ой, сваты пришли, сваты пришли!
Ой, кормящие пришли, кормящие пришли!..

К голосу свахи присоединились голоса поезжанок. Толпа, предводительствуемая свахой, с песнями двинулась к крыльцу, но на пороге им преградили путь самые близкие подруги невесты. Когда приехавшие стали спорить с ними, требуя пропустить их, девушки начали срамить поезжан. Первой досталось свахе: