Леса хватит на всех

— Если бы! — Коля с досадой мотнул головой, отложил весло и принялся разматывать тряпицу на замке своего «оленебоя». — Тут, на Васильевском. Откуда она здесь взялась — ума не приложу. По воде точно не могла добраться, кикиморы на всё живое бросаются, даром что они, как и выдры, порождения Чернолеса…

«Чернолесом» называли большой участок мутировавшей растительности, заполонившей Балчуг от Болотной площади до самой Космодемьянской набережной. Сердцем Чернолеса, о котором ходило немало жутковатых легенд, считалась скульптурная группа, давным-давно установленная в восточном конце Болотной площади. Она носила название «Дети — жертвы пороков взрослых» — тринадцать отвратительных фигур, и в прежние, относительно спокойные времена, неизменно вызывавшие у зрителей оторопь. Егор видел эти «произведения искусства» только на картинках — и не горел желанием лицезреть вживе. Зато он знал легенды, связанные с этим местом: «если Чернолес победит в последней битве на Калиновом Мосту (так называли горбатый пешеходный Лужков Мост, ещё одно средоточие легенд Леса), то злые силы, воплощениями которых служат скульптуры, обретут силу и расползутся по всему свету, тысячекратно умножая несчастья: войну, разврат, алчность, садизм и прочие человеческие пороки».

Ну, легенды легендами, а место это было в самом деле нехорошее, как бы не самое скверное во всём Лесу. Отсюда расползалась по окрестностям нечисть, вроде кикимор, распространялись смертоносные Чёрные Рои — облака плотоядных мошек, способных за считанные минуты оставить от человека или крупного зверя один только голый, отполированный скелет. К счастью, эта напасть обычно не появлялась при свете дня, предпочитая ночной мрак или хотя бы облачную, сумрачную погоду. Егору о повадках Чёрного роя рассказал всё тот же Бич, да он и сам однажды столкнулся с этой мерзостью — и только файеры, оказавшиеся у запасливого егеря, спасли их тогда от мучительной смерти. С тех пор Егор постоянно имел при себе три-четыре картонных цилиндрика, дающих факела цветного пламени.

— Да нет, неоткуда тут взяться чернолесским выдрам… — начал было отвечать Егор, когда Коля вдруг заорал — вон она! — и вскинул своё «оленебой». Грохнуло, каякера чуть не опрокинуло на спину — отдача у этого штучного изделия, изготовленного под патроны от ДШК была более, чем солидной — и сверху, с парапета моста в воду обрушилось, подняв фонтан брызг, что-то большое и чёрное.

— Заряды кидай, заряды! — завопил Эчимин, хватая со дна пироги короткий багор. — По кругу, метра на четыре — и скорее, пока кикиморы до неё не дотянулись! Порвут шкуру, кому тогда её впаришь?

Егор торопливо распустил завязки мешка с «глубинными бомбами». Целая, не порченая (пулевое отверстие не в счёт) шкура чернолесской выдры, тем более такой крупной, может принести стрелку солидный куш и на Университетском рынке, а на Речвокзале, куда каякер и намеревался отправиться после того, как высадит пассажира возле Метромоста — как бы, не втрое. Причём самому Егору, как участнику удачной охоты полагалось не менее трети вырученной суммы, и Егор ни на секунду не сомневался, что Эчимин выплатит всё, до жёлудя — ловчить, тем более со своими, в Лесу не принято.

Он извлёк из мешка три подрывных заряда, выдернул проволочные, с колечками, чеки и разбросал их вокруг каноэ, стараясь выдержать дистанцию. А каякер, матерясь от натуги, уже переваливал добычу через борт.

— Здоровая тварь! — оценил он, дождавшись, когда пенные круги подводных взрывов разойдутся по поверхности. — Метра три будет, если с хвостом…

Действительно, под тяжестью добычи пирога ощутимо просела.

— Ну что, где там твоё послание? — спросил каякер. — Пристраивай поскорее, и гребём отсюда. Нам ещё до темноты Крымский мост проходить надо, а мне, знаешь ли, неохота неделю потом смердеть, как выгребная яма…

Егор кивнул, соглашаясь. Крымский мост не был ни самым сложным, ни самым опасным местом, но все до одного речники Московского леса ненавидели его всем фибрами своих бродяжьих душ. Дело было в лианах, сплошь затянувших пилоны, подвесные цепи и фермы моста, не встречавшиеся больше нигде в Лесу. Лианы эти чуть ли не круглый год усеивали небольшие, размером со сливу, плоды, и при попытке потревожить свисающие до воды стебли, «сливы» дождём сыпались вниз, на неосторожных — и лопались, окатывая с головы до ног дурнопахнущей слизью, смешанной с мелкими семенами, снабжёнными острыми крючками. Если обгаженный пытался стряхнуть отвратную субстанцию с лица или одежды — крючки глубоко впивались в ладони, и их приходилось долго и мучительно потом извлекать. Что только речники не изобретали, чтобы уберечься от этой напасти: возили с собой огромные самодельные зонтики, натягивали, подходя к мосту, брезентовые тенты над лодками. Эчимин жепредпочитал полагаться на свой опыт каякера-экстремала и великолепную маневренность пироги, сделанной собственными руками из вымоченной в масле коры серебристого ясеня на можжевеловых рёбрах-шпангоутах.