Лесков: Прозёванный гений

Ахилла сумел победить в честном бою циркового силача, но не смог одолеть «петербургского мерзавца» Термосесова и чиновников консистории, играющих без правил. Внутренняя мощь и ревность Савелия Туберозова о правде разбиваются о бетон казенного отношения церковного начальства к делу веры и проповеди. Его записку о положении православного духовенства кладут под сукно. Желание Туберозова растормошить омертвевших душой чиновников приводит к его аресту и запрету служить. Перед кончиной Савелий произнесет: «…букву мертвую блюдя… они здесь Божие живое дело губят…»⁵³⁶ С его ухода начнется увядание старгородской «поповки» – один за другим сойдут в могилу и дьякон Ахилла, и Захария Бенефактов, и плодо-масовский карлик Николай. Кто явится им на смену? «Благообразный человек неопределенного возраста» Иродион Грацианский, пастырь совсем иного разлива и масштаба, названный также с намеком – и на «Ирода», и на чрезмерную гибкость и грацию.

Восьмого июня 1871 года в ответе Щебальскому, желавшему более жизнеутверждающего финала, Лесков писал:

«А что касается до недостатка хороших людей на смену Туберозову, Захарии, Ахилле и Николаю Афанасьевичу, то с этим делать нечего, и сколько бы я ни хотел угодить почтенной любви Вашей к хорошим людям, не могу их обрести на нынешнем переломе в духовенстве русской Церкви. Изображенные мною типы суть типы консервативные, а что дает нынешняя прогрессирующая Церковь, того я не знаю и боюсь ошибиться <…> Как это будет обновление Церкви с Дмитрием Толстым (тогдашний министр народного просвещения и обер-прокурор Синода. – М. К.) на крестовом шнурке, того мое художественное чутье не берется предсказать мне, и Вы, простирая такое требование, мне кажется, погрешаете, стесняя свободу художественного чувства»⁵³⁷.

В «Соборянах» много горя, но не меньше и смеха. Недаром и формула «смех и горе», давшая название повести о жизни помещика Ореста Марковича Ватажкова, представляющей собой сцепление трагикомических сцен, сочинялась тогда же, когда в последний раз правились «Соборяне». Вслед за Гоголем Лесков озирает «всю громадно-несущую-ся жизнь сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы».

Многие сцены романа-хроники уморительно смешны и снова убеждают нас: дар сатирика и талант проповедника нередко шагают рядом. Эпическое противостояние учителя математики Варнавки Препотенского и дьякона Ахиллы, их жаркая борьба за кости несчастного утопленника; житейские анекдоты, с удовольствием рассказанные отцом Савелием в своем дневнике; почти все истории, в которые попадает «непомерный» дьякон, под конец романа съевший деньги, отложенные на памятник любимому протопопу, – всё это словно бы намекает: смех, улыбка, дурачество – едва ли не единственный противовес мертвечине, подлости, подброшенный самой жизнью. Например, вот такое рождественское поздравление сочиняет дьякон для городского главы:

Днесь Христос родился,
А Ирод-царь взбесился:
Я вас поздравляю
И вам того ж желаю⁵³⁸

.

Для недоброжелателей Лесков навсегда остался автором антинигилистического романа «Некуда», для ценивших его дар – автором «Соборян» и «Левши».

«На ножах»

Удивительно, но у светло-печальной размеренной хроники «Соборяне» был темный двойник – роман «На ножах», писавшийся практически параллельно. Словно бы днем, при свете солнца, Лесков сочинял истории старгородцев, а ночью нырял в подземелья совсем иных фантазий.