Лесков: Прозёванный гений

Этнографический интерес к народной культуре, желание увидеть в крестьянине человека залило иное, горькое чувство, объединившее дворян и разночинцев в целое – русскую интеллигенцию. Это было чувство вины перед мужиком, по-прежнему забитым, ущемленным в правах. В литературе оно отозвалось появлением «мужицкой» беллетристики, полудокументальной прозы о русском крестьянстве, заполнившей страницы «Отечественных записок», арендованных Некрасовым. Как замечал историк русской литературы С. А. Венгеров, «западные народники-жанристы просто себе живописуют, а русские писатели-народники священнодействуют». Священнодействие и отличало писателей этого десятилетия от «шестидесятников». Поклонялись «семидесятники» – Глеб Успенский, Николай Златовратский, Филипп Нефедов, Павел Засодимский – народному страданию.

Чувство вины породило и совершенно новую практику: в 1874 году русские литераторы всех направлений и мастей подготовили сборник «Складчина», средства от продаж которого направлялись пострадавшим от голода в Самарской губернии. Это был первый коллективный жест подобного масштаба. Лесков тоже принимал участие в сборе материалов в «Складчину» и по крайней мере в одном организационном собрании, связанном с изданием, однако текста его в сборнике не появилось.

Семидесятые упрочили положение Салтыкова-Щедрина на русском Парнасе, «Анна Каренина» (1877) напомнила русскому читателю о масштабе Льва Толстого. И всё же громче других в это время звучал Достоевский, в духе времени провозглашавший, что идеал красоты человеческой сокрыт в русском народе, который «широк, вынослив и в верованиях терпим» и почти наслаждается своим страданием, неотделимым у него от счастья.

Понятное дело, Лескова эти проповеди раздражали, как и убежденность Достоевского, что спасение России нужно ждать «снизу». В ответ он упрямо напоминал о невежестве народа, его неутихающей склонности к воровству, нежелании учиться, вспоминал о намеренной порче железнодорожных рельсов мужиками или о кликушах, «пророчивших по городам и весям земли русской гибель нашей планеты»⁵⁸³. Это вовсе не значило, что Лесков отрицал ценность всего русского. Наоборот, 1870-е открылись для него новым, далеким от литературы скандалом, в котором он яростно защищал русскую национальную честь.

Теплым вечером 23 июля 1870 года в эстляндском Ревеле (нынешний Таллин), где Лесков отдыхал со своей большой семьей, он долго сидел у местного кладбищенского священника Михаила Иконникова с другими гостями – болтал, спорил, обсуждал местные новости, пил херес. Ближе к полуночи вместе с приятелем, чиновником Эстляндского губернского правления А. И. Добровым, Лесков отправился домой. Они долго шагали по песчаным улицам, утомились, зашли на огонек в курзал передохнуть и выпить пива. Там сидели трое молодых людей – как потом выяснилось, студент Дерптского университета Винклер, местный чиновник Мейер и гимназист Геппенер.

Дальше версии участников событий расходятся.

Согласно Лескову, войдя в курзал, они с Добровым заказали себе бутылку пива. Заметив новых посетителей, немцы заговорили громче: «Diese Russen wirklich sind schweine Nation», «Diese Stadt muß wie Rauch flegen», «schwernoten»[108][109]!

Русских явно задирали. Лесков поднялся, приблизился к зарвавшимся приятелям и вежливо произнес: «Господа, нам очень неприятно то, что вы говорите о русских, и мы вас честью просим прекратить этот разговор на время: мы сейчас уйдем», – но в ответ услышал: «У вас нет чести!»

Лескову едва удалось удержать своего спутника от драки. Страсти накалились, и когда все оказались на улице, Добров сбил с одного из немцев шапку и убежал. Лесков последовал за ним, но немцы его догнали, Мейер выбил у него палку. Он потребовал ее поднять – безрезультатно. Приехавший квартальный никак не помог делу и не позволил Лескову ехать вместе с ним в полицейское отделение. Тогда он сам вскочил в дрожки, откуда его и выволокла немецкая компания. Ему вывернули руку и держали еще полчаса, пока, наконец, не отпустили.

Так описывал эти события сам Лесков: он был трезв, их с приятелем оскорбили, он защищал национальную честь.

В версии противоположной стороны русские были пьяны, Лесков излишней вежливости не проявлял, жестоко изругал немцев, ударил палкой Мейера, а затем оскорбил квартального надзирателя⁵⁸⁴.

По воспоминаниям А. Н. Лескова, на следующий день после инцидента к его отцу явились парламентеры – местные бароны в наглухо застегнутых сюртуках – и объяснили, что им крайне необходимо «zu sprechen[108] с господин Лескофф, mit Herrn Leskoff, по ошень важний дель…». Но хозяин в то время отсутствовал. «Вернувшийся домой Лесков расхохотался: “Дуэль? Подумаешь! Какой вздор! Хватит с них и нескольких добрых ударов стулом!”»⁵⁸⁵.

Судя по этой реплике, Лесков не совсем точно передавал события и в свидетельских показаниях, и в посвященной инциденту статье «Законные вреды» (1872). Любопытно, что, по словам Лескова, ругая Россию и русских, немцы ссылались на роман Тургенева: