Лесков: Прозёванный гений

«Только что мы с Добровым вошли, говоря между собой по-русски, и сели, как студент заговорил со своими товарищами о романе “Дым”. Он хвалил этот роман; признавал его единственным произведением, которое дает правильное понятие о России, где всё должно “рассеяться, как дым” (wie Rauch)!»⁵⁸⁶

Как Лесков, почти не владевший немецким, так хорошо понял, о чем говорили посетители курзала, неясно, но, судя по всему, имя Тургенева он всё-таки расслышал верно. Правда, Мейер и Винклер в своих показаниях утверждали, что разговор у них шел о суждениях Тургенева относительно «Фауста» Гёте. Читали ли они «Дым», вскоре после выхода в свет переведенный на немецкий язык, на следствии так и не спросили; зато Лесков высказывался о пятом романе Тургенева как об антироссийском⁵⁸⁷, и, конечно, вряд ли случайно именно название этого романа послышалось ему в контексте антирусского разговора.

Дело дошло до Эстляндского суда, а затем и до Правительствующего сената. Лесков обвинялся в том, что ударил Мейера, оскорбил всех троих немцев и квартального. Процесс завершился только в декабре 1880 года – десять лет спустя! В результате подсудимый был приговорен сначала к шести, а после пересмотра дела к трем неделям гауптвахты. Неясно, был ли приговор приведен в исполнение, отсидел ли Лесков, к тому времени уже очень немолодой, положенный срок.

В поисках новых жизненных опор и идеалов русское общество металось от народолюбия к панславизму, от мистицизма к спиритизму. Искал эти опоры и Лесков. Мысль его всё настойчивее возвращалась к Русской православной церкви, ее реальной роли в обществе, ее возможностям дать убедительные ответы на запросы современного человека.

Друг Церкви

Восьмого июня 1871 года Лесков писал Петру Карловичу Щебальскому, на тот момент любимому коллеге и конфиденту:

«Я не враг Церкви, а ее друг, или более: я покорный и преданный ее сын и уверенный православный – я не хочу ее опорочить; я ей желаю честного прогресса от коснения, в которое она впала, задавленная государственностью»⁵⁸⁸.

В то время всё так и было – он ощущал себя и «другом», и «сыном» Церкви. И когда незадолго до этого писал о раскольниках, скопцах или хлыстах, при ясном понимании причин их отпадения от официальной Церкви, не сомневался, что уход в подполье ведет к неизбежным деформациям в толковании христианства.

В картотеке А. Н. Лескова сохранились заметки, доказывающие, что его отец не лукавил и еще в начале 1870-х годов действительно был воцерковленным христианином – постился и посещал службы. Вот одна из них: «22.3.1871. пон[едельник]. Л[есков] говеет со всей семьей и Василием Семеновичем]. Утром был в церкви (Захарии и Елисаветы) Кавалергардского полка, где священником был Александр Желобовский, очень красиво служивший и бывший в хорошем отношении тогда с Н. С. Затем, д[олжно] б[ыть] после раннего обеда, с Василием] Семеновичем] ездил в Александро-Невскую Лавру и долго ходил с ним по кладбищу, осматривая памятники Крылова, Гнедича, Доргомыжского (так. – М. К.) и свежую, еще не отделанную могилу Александра Серова (отцахудожника). Далее они слушали всенощную в домовой митрополичьей церкви и пили потом чай у вновь назначенного арх[иепископа] Тобольского и Березовского Ефрема, который был здесь архимандритом, вел дружбу с Н. С. и товарищество по своей литературной деятельности»⁵⁸⁹. О том, что Лесков говел, посещал службы, причащался и праздновал Пасху, сообщается и в других заметках.

На протяжении следующего десятилетия этот «уверенный православный» всё непоправимее терял уверенность в том, что Церковь – оплот спасения, пока окончательно не превратился в «смиренного ересиарха Николая», как он любил подписывать письма в поздние годы. К началу 1880-х Лесков еще не толстовец, но уже законченный оппозиционер по отношению к официальной Церкви, тем более что с апреля 1880 года кормчим ее стал обер-прокурор Синода Константин Петрович Победоносцев, взявший курс на запретительные меры и изоляцию от европейского христианского мира, в особенности от протестантизма⁵⁹⁰.