Лесков: Прозёванный гений

В «архиерейских» хрониках Лесков остается верен себе и, указав на один полюс, не забывает о другом. Вместе с историями о «жестокосердом» Никодиме, «неуемном Смарагде», грубияне и драчуне, а также «запорниках», страдающих от несварения желудка, он рассказывает истории о других иерархах: во «Владычном суде» – о «дуже добром дедусе» киевском митрополите Филарете, готовом каждому оказать милость, в том числе еврейскому мальчику; в «Мелочах архиерейской жизни» – о веселом, но мудром простеце, пермском епископе Неофите Соснине, который любил половить карасей в пруду, приговаривая: «Старинная работка – апостольская!»; об образованном собирателе рукописей, преемнике Филарета на киевской кафедре Исидоре (Никольском).

Всё, что хочет сказать Лесков, сводится к понятным максимам: архиерей может оказаться и «архилютым крокодилом», и добрым человеком; он тоже подвержен законам естества, а потому может страдать припадками «геморроидального свойства» и несварением желудка.

«Мелочи архиерейской жизни» – лесковские очерки о русском духовенстве, вскоре запрещенные цензурой

Но для многих представителей духовного сословия подобный взгляд на иерарха как на простого смертного показался обидным. Церковная печать обрушила на дерзкого автора беспощадную критику⁶¹⁰, которая в итоге привела к запрещению шестого тома собрания его сочинений, сочтенного «дерзким памфлетом и на церковное управление в России, и на растление нравов нашего духовенства»⁶¹¹. Лесков считал эту критику несправедливой. 7 января 1881 года он писал И. С. Аксакову:

«Я никогда не осмеивал сана духовного, но я рисовал его носителей здраво и реально, и в этом не числю за собою вины… В одних “Мелочах арх[иерейской] жизни” я погрешил (по неведению), представив архиереев, как писал мне один умный владыка, “лучше, чем они есть на самом деле”, Вы говорите: “их надо дубьем…” А они дубья-то Вашего и не боятся, а от моих шпилек морщатся…»⁶¹²

Уже в совсем другую эпоху Лесков в письме Толстому резюмировал всё, что писал о Церкви и ее служителях:

«Хотят не того, и этого хотят не какие-нибудь плохие, а хорошие люди, которые как будто наскучили блужданием и служением Богу в пустыне, и хотят видеть и осязать его, а я, конечно, знаю, к чему это вело людей ранее и к чему ведет и уже привело иных теперь, – и я от этого служения отвергаюсь и положил: продолжать делать то, что я умею делать, то есть “помогать очищению храма изгнанием из него торгующих в нем”. <…> Работая над тем, над чем я работаю, то есть соскребая пометы и грязь “купующих и продающих” в храме живого Бога… Словом, я хочу оставаться выметальщиком сора, а не толкователем Талмуда»⁶¹³.

Всё происходящее ясно свидетельствовало о наступившем церковном кризисе, предварявшем кризис христианского сознания. Лескова занимали его причины, он упрямо задавал вопросы: что не так с Русской православной церковью? в чем причина неуспеха проповеди официального православия среди раскольников и сектантов? отчего авторитет Церкви в обществе тает на глазах?

Именно поэтому в 1870-е годы Лесков так много думает и пишет о формах христианской проповеди, о путях миссионерства.

Миссионер

Интерес Лескова к миссионерской теме, как обычно, подогревался внешним шумом. В 1865 году с согласия императора Александра II и Святейшего синода в Петербурге было учреждено Православное миссионерское общество. Вскоре его члены перессорились и Общество упразднили, но в январе 1870-го открыли снова – на этот раз в Москве, с новым уставом, под покровительством императрицы Марии Александровны и наблюдением Синода. Для распространения православия среди подданных Российской империи в епархиях были созданы специальные миссионерские комитеты, затем Общество получило от Синода разрешение ежегодно в праздник Торжества Православия произносить церковные проповеди о миссионерстве. С 1873 года такие проповеди действительно стали читаться по всем храмам России, а миссионерская тема прочно укоренилась в актуальной повестке 1870-х годов.