Лесков: Прозёванный гений

Этот отказ значим. Вероятно, Лесков до конца не мог поддержать ни тех, кто требовал немедленной казни террористов (таких было большинство), ни тех, кто им сочувствовал. О смятенном состоянии его духа в тот месяц, возможно, свидетельствует и то, что его писем за март и апрель 1881 года практически не сохранилось, – если только «река времен» таинственным образом не поглотила именно их.

Пока Александр II был жив, Лесков относился к нему скорее с уважением, в публицистике не забывал напоминать о его заслугах, из которых главной была, разумеется, отмена крепостного права. В одной из заметок, опубликованной 24 июня 1862 года, он писал:

«Отчасти даровав, а отчасти готовясь даровать законы, укрепляющие за Россиею свободу религии, суд, свободу слова и право человека, император Александр II сделал больше всех сошедших в могилы правителей Руси, он радовал нас не милостями, которые непрочны, ибо “сердце царево в руце Божией”, но правами, которых у нас уже никто не отнимет и за которые мы ему нелицемерно благодарны и не понимаем никакого прогресса без народа, обязанного Царю волею и льготами, и без Царя, любимого народом за вольности и льготы»⁷⁹⁵.

И тем не менее в путевых заметках «Из одного дорожного дневника» он не упустил случая рассказать, как проходила царская охота в Беловежской Пуще, когда император практически расстреливал несчастных животных. Августейшее внимание к «Запечатленному ангелу» Лескову, вероятно, было лестно, но знакомиться с царской семьей он не пожелал и, кажется, теплых личных чувств к Александру II не испытывал. Немудрено: к началу 1880-х годов Лесков уже не сомневался, что государство – зло.

О блохах, англичанах и русском характере

Долго ли еще осталось? Читающие старомодную бумажную версию книги, в отличие от листающих страницы на экране гаджета, видят: не очень. Мы медленно приближаемся к развязке, как наш герой – к бессмертию. Скоро, с конца 1880-х и до начала 1890-х годов, чуть ли не в каждом письме близким Лесков будет писать о смерти, о ее неизбежности. Говорить об этом он начнет уже в то время, когда от смерти, если понимать под ней забвение, будет спасен. Можно сказать, навсегда.

Его уберегла история о косом и леворуком тульском мастере, который с товарищами сумел подковать сделанную англичанами механическую блоху, а потом, как часто случается в России, погиб ни за что. На этот раз вечно двоящаяся мысль Лескова сослужила ему добрую службу. Написав соленую до горечи сказку с плохим концом, он сохранил для читателя возможность интерпретировать ее как славословие русскому мастерству и смекалке. И спустя полвека самые важные читатели советской эпохи – те, что раздавали ордена и расставляли всех по полочкам возводимой ими этажерки, – устремились в приоткрытую дверь и прославили сказ как «апофеоз талантливости русского человека, который “всё может”»⁷⁹⁶. «Левша»[131] вошел в школьные хрестоматии и учебники и на долгие годы стал самым переиздаваемым, изучаемым, экранизируемым текстом Лескова.

Вчерне сказ был закончен в начале мая 1881 года.

В марте и апреле тема цареубийства была главной – и в разговорах, и на страницах периодики, и в слухах⁷⁹⁷. Газеты и журналы еще долго публиковали горестные колонки, воспоминания о погибшем императоре, перечисляли его заслуги и, конечно, проклинали убийц, которых ждала неминуемая позорная казнь.

В эти тягостные, смятенные дни, 28 марта, тогда еще совсем молодой философ и профессор Владимир Сергеевич Соловьев прочитал публичную лекцию о несовместимости смертной казни с учением Христа. Осудив террористов за насилие, Соловьев призвал нового императора удалить цареубийц из общества, но всё же помиловать их. Едва он сказал об этом, на мгновение в зале повисла мертвая тишина – и тотчас же была разорвана выкриком: «Тебя первого казнить, изменник!» После этого Соловьев лишился права на публичные выступления. Однако многие приняли его сторону; судя по воспоминаниям Андрея Николаевича Лескова, среди них был и его отец. Но близкое знакомство и общение Лескова и Соловьева были еще впереди.

В начале апреля пятерых народовольцев повесили. Впервые в истории российского самодержавия публичной казни за политическое преступление подверглась женщина – дочь бывшего петербургского губернатора Софья Перовская, после ареста Андрея Желябова лично руководившая цареубийством.