Лесков: Прозёванный гений

«За оцеплением было довольно свободно. Убитых и раненых людей и лошадей уже не было. Глазам нашим предстало грязноватое месиво: подтаявший, затоптанный, местами зловеще розоватый снег, обломки и мелкая щепа от разбитой кареты, клочья военной и “вольной” одежды, обуви, осколки стекла, обнаженная и разрытая булыжная мостовая, густые кровавые пятна на ней… Ближайшие дома конюшенного ведомства удивленно смотрели с другой стороны канала пустыми глазницами окон. <…>

Немногочисленная публика расхаживала на полной свободе. Более любопытные копались в кучах самых разнообразных предметов или в снегу. Некоторые брали какие-то лоскуты или обломки “на память”. Одна довольно элегантная дама, взяв сгоряча что-то, оказавшееся, или показавшееся ей, оторванным пальцем, дико вскрикнула и зашаталась. Ее заботливо подхватили и бережно увели.

Наглядевшись на все и многого наслушавшись, мы выбрались назад к Мойке и поехали на Дворцовую площадь. Она была залита народом. Говорили, что царь жив и, может быть, еще и поправится. Кто верил, кто качал головой»⁷⁹⁰.

По воспоминаниям другого очевидца, ближе к четырем часам желтый императорский штандарт пополз вниз по флагштоку на фронтоне дворца. По толпе пронесся горестный вздох, народ снимал шапки, крестился, кто-то бросился на колени, «чей-то бабий голос жалостно закричал: “Кончился наш голубчик, царство ему небесное, доконали злодеи”»⁷⁹¹. Но никто не подхватил этого вопля. К вечеру город словно оцепенел, улицы опустели, питейные заведения закрылись. На следующий день в клинику душевных болезней Мержеевского начали поступать пациенты, внезапно помешавшиеся от всего увиденного.

О том, как Лесков тем же вечером отозвался на происшедшее, вспоминает Андрей Николаевич: «Огромной важности событие, – говорил за столом отец. – Сколько будет жертв, сколько самоотверженного мученичества! Но верна ли сама тактика? Устрашает ли, вразумляет ли кого-нибудь террор? Не порождает ли он ожесточение, не вызывает ли усиление реакции, репрессий, мести, по которым расплачивается вся страна? Едва ли уцелеет Лорис… Вернее, всё пойдет вспять… Приближенные к необразованному царю – люди невежественные. А тут еще его наставник и учитель его государственной мудрости, ученейший, умный и злонастроенный Победоносцев! Я его хорошо знаю. Он этому царю мои ранние произведения дарил. Это опасный, закостенелый враг всему живому, передовому. Для в науках не зашедшегося человека, как новый царь, – это кладезь государственной мудрости, оракул… Вот где огромная опасность!..»⁷⁹²

Ни слова о скорби, ужасе – возможно, их и не было; еще вероятнее, что рассказывать об этом в биографии, писавшейся в сталинское время, было не с руки.

Итак, Лесков почти не сомневался, что цареубийство оборвет эпоху Великих реформ и благие перемены, задуманные министром внутренних дел Михаилом Тариэловичем Лорис-Меликовым, обречены.

Убежденный сторонник прогресса, развития народного образования и наук, Лорис-Меликов считал нужным привлечь к сотрудничеству с правительством более широкие общественные силы, в частности, подключить к законотворчеству представителей земства. Нет, он не предлагал создать парламент и ограничить самодержавие законом, который был бы выше воли монарха, а всего лишь хотел сблизить верховную власть с реальной, живой страной. Проект, вошедший в историю под названием «Конституция Лорис-Меликова», был одобрен сначала лично императором, затем – единогласно – Особым совещанием, на котором присутствовал наследник престола Александр Александрович.

Утром 1 марта государь сообщил Лорис-Меликову, что через четыре дня его проект обсудит Совет министров.

Недолгое время после гибели отца новый император Александр III колебался, к какому лагерю примкнуть. Восторжествовал Победоносцев. Проект Лорис-Меликова был отвергнут, а автор его фактически отставлен. В те дни Лесков купил и поставил на письменный стол портрет уже опального министра и не убирал до самой своей смерти. На ехидные замечания посетителей, что конституция эксминистра была «куцей», Лесков гневно откликался: «А победоносцевское правление лучше?»⁷⁹³

Сразу после гибели императора С. Н. Шубинский, главный редактор «Исторического вестника», заказал Лескову статью о цареубийстве. Тот согласился и… ничего не смог сочинить:

«Два дня писал и всё разорвал. Статьи написать не могу, и на меня не рассчитывайте. Я не понимаю, что такое пишут, куда гнут и чего желают. В таком хаосе нечего пытаться говорить правду, а остается одно – почтить делом старинный образ “святого молчания”. Я ничего писать не могу»⁷⁹⁴.