Лесков: Прозёванный гений

Самое время рассмотреть еще один важный элемент этого фонового шума. Никакая поездка туляка в Лондон и фельетон о микроскопических замочках всё-таки не объясняют, отчего Лесков, увлеченный в конце 1870-х – начале 1880-х годов совсем другими темами – русским расколом, религиозными обрядами иудеев⁸¹⁷, редстокизмом, мелочами и анекдотами из «архиерейской жизни», – написал «цеховую легенду» о тульском мастере-самородке, который увиделся с царем, съездил в Англию, а потом умер. И почему эта легенда написана настолько изощренным извилистым языком, что иногда оказывается на грани пародии? Почему в основе ее лежит точка зрения полуграмотного простолюдина? И отчего Лескова так заинтересовали англичане с их успехами? Видимо, он и сам сознавал всю странность появления легенды о стальной блохе словно бы ниоткуда, потому-то и опубликовал в газете Аксакова предисловие, попытавшись дать хоть какое-то объяснение. Ни одна из обнаруженных нами блох и даже все они вместе не дают удовлетворительного и полного ответа на эти вопросы. Значит, ответ этот скрывается в другом месте.

В первом абзаце сказа Лесков говорит об императоре Александре I, который «окончил венский совет», подведший черту под Наполеоновскими войнами, и «захотел по Европе проездиться и в разных государствах чудес посмотреть». Это еще один аргумент в пользу предположения, что триггером при сочинении «Левши» скорее всего была военная тема. Вторым повлиявшим на замысел «Левши» обстоятельством стали, как уже говорилось, цареубийство и его политические последствия – взятый Александром III курс на укрепление монархии. Объяснить хаос настоящего, а также прокомментировать путь, избранный новым царем и Победоносцевым, Лескову захотелось с помощью ретроспекции. Подобно тому как Лев Толстой от замысла романа «Декабристы», действие которого в основном должно было происходить в 1850-х годах, перешел к «Войне и миру» о начале XIX века, Лесков попытался, обратившись к прошлому, понять события, современником которых являлся. Он следовал той же логике, что и многие публицисты, в размышлениях о причинах мартовской трагедии анализировавшие не только правление Александра II, но и его предшественников на русском престоле. В этом отношении задуманная Лесковым трилогия о трех царях во многом была калькой с публицистических выступлений весны 1881 года, авторы которых вглядывались в прошлое России, надеясь разглядеть корни трагедии⁸¹⁸. «Как же, – писал О. Ф. Миллер в заметке, вышедшей в «Историческом вестнике» вместо ненаписанной лесковской статьи, – не оглянуться назад – на выдающиеся стадии того пути, который привел нас к этой дикой вере, пути, исходною точкою которому в сущности послужила также вера – слепая вера в единую спасающую европейскую цивилизацию? Мы крестились в нее не водой и духом, а кровью и неволею, под влиянием Петровского террора. Кровавым террором началась, кровавым террором и кончилась»⁸¹⁹.

Лесков соприкоснулся с кровавыми последствиями политических решений именно в эпоху Крымской войны (1853–1856), служа в рекрутском присутствии Казенной палаты.

Служба эта, как мы помним, стала для него источником весьма болезненных переживаний, отчасти описанных в рассказе «Владычный суд» в связи с историей о том, как он помог еврейскому мальчику избежать службы в армии. А скольким помочь он не сумел? Да, он исполнял чужие решения, но всё же принимал непосредственное участие в поставке «пушечного мяса». Возможно, поэтому в своей прозе он вспоминал то время так редко и лишь десятилетия спустя – например, в «Печерских антиках» (1883), где патриотический подъем начала Крымской войны описан с ядовитой иронией: