Лесков: Прозёванный гений

Еще один излюбленный прием пропагандистской словесности – реконструкция точки зрения «человека из народа»: агитационная продукция должна быть понятна максимально широкой аудитории. Для этого активно используются просторечия, жаргонизмы и подчеркнуто разговорные синтаксические конструкции. Потому и один из самых любимых жанров в этом отсеке словесности – песня, написанная словно бы от лица всего русского народа. Впрочем, в этом громокипящем потоке иногда встречаются и сказки, и басни⁸²⁹. Этот прием был освоен задолго до середины XIX века и не раз использовался в других сконструированных в элитарных кругах патриотических текстах – вспомним хотя бы пропагандистские афишки графа Ростопчина. Кстати, в образ московского градоначальника в «Войне и мире» Лесков напряженно вглядывался и написал в рецензии на пятый том романа: «Фразистый патриотизм, какая-то кипяченая верченность, русская балаганность пополам с французским гаменством [135]»⁸³⁰, – а затем вспоминал и о ростопчинском «ерническом языке» (по выражению Толстого).

Итак, «Сказ о тульском косом Левше…» можно рассматривать как злую пародию на агитки, которую, впрочем, сам Лесков постарался тщательно замаскировать формой баснословной легенды. Предисловие о русской победе над англичанами было убрано, но отголосок его сохранился в финале. Вместе с тем за историей о бесправии и униженности русских гениев, о равнодушии к живым людям чиновничьей машины угадывается и прозрачный намек, за что же всё-таки убили царя.

Но пародия эта, как часто у Лескова, обоюдоострая: адресованная создателям агитационных стишков и прозы, ваяющим свои творения из обломков русского национального мифа, а вместе с тем направленная и на народ-умелец с его дикостью и необразованностью. Текст «Левши» словно и сам отплясывает «дансе», недаром он переполнен несуществующими забавными словами: «бюстры» (соединение «бюста» и «люстр»), «двухсестная» (соединение «двухместной» и «сесть»), «свистовой» вместо «вестовой», «презент» вместо «брезент», «полшкипер» вместо «подшкипер», а также «мелкоскоп», «студинг», «нимфозория», «клеветой», «безрассудок», «Аболон Полведерский», «Твердиземное море». Ложная этимология, основная языковая приправа «Левши», начинает работать на иронию над безграмотностью.

Так рассказывать историю мог бы человек, который слышал много ученых слов и очень хочет ими щегольнуть, но не может сделать это умело. Кто же он? Вопреки довольно крепко утвердившемуся убеждению язык рассказчика в «Левше» – отнюдь не простолюдина, крестьянина или купца, а скорее лакея, желающего быть в тренде. Вспомним дурацкий выговор лакея Петра из тургеневских «Отцов и детей»: «Он совсем окоченел от глупости и важности, произносит все е как ю: тюпюрь, обюспючюн».

Конструкция получается прихотливая: чтобы посмеяться над ограниченностью русских умельцев, Лесков использует простодушного и необразованного рассказчика, собственного невежества не сознающего, – тот становится призмой, радужной колеблющейся мыльной пленкой, сквозь сияние которой и предлагается разглядеть историю стальной английской блохи. Между сословиями звуконепроницаемая стена: не слышат простолюдина те, кто пытается имитировать его восприятие в пропагандистских стихотворениях; но глух и народ – к истории, просвещению, открытиям другого народа, поклоняясь одному лишь любимому богу Авось.

Разумеется, поскольку к моменту создания «Левши» со времен Крымской войны и связанного с ней извержения стишков и брошюр минуло четверть века, на Лескова вполне могли повлиять и более близкие по времени источники – скажем, агитационная поэзия и проза, посвященные Русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Но за словесностью той эпохи стояла несколько иная политическая повестка, опиравшаяся на представление об освободительной миссии России, необходимости помогать братьям-славянам и укреплять всеславянское единство. Надо сказать, Иван Аксаков принимал в ее формировании непосредственное участие⁸³¹. Англичане с их технической мощью – мотив для «Левши» ключевой – сменились турками, а война обрела коннотации священной борьбы за православную веру. Повестка дня изменилась, однако «ружейный» мотив остался актуален: турецкая армия использовала новое, произведенное англичанами и американцами оружие и превосходила противника в техническом отношении. В этом смысле победа России вполне вписывалась в логику лесковского «Левши» и отчасти «крымской» патриотической поэзии: русские способны достигать невиданных успехов, несмотря на техническую неоснащенность.

Итак, агитационные патриотические стихи в целом и поэзия эпохи Крымской войны в частности – это тот самый идеологический контекст «Левши», который может объяснить многие смысловые и композиционные ходы: помещение англичан в центр повествования, противостояние их и русских, воспоминание о прежних победах, отчасти и языковую прихотливость текста, подобно многим патриотическим сочинениям стилизованного под безграмотную речь простолюдина.