Лесков: Прозёванный гений

«Надо начинать с того, чтобы “хвалиться своими чувствами”, и я надеюсь иметь на этот раз перед Вами все преимущества, ибо мне несравненно легче любить и уважать Вас, чем Вам питать те же чувства ко мне. И я хорошо и полно пользуюсь выгодами моего положения: я уважаю в Вас то, что мне кажется прекрасным, и люблю Вас так, как мог бы любить “ангела” – существо, которое много меня чище, выше и открытее Богу. Чувство это мне мило, дорого и полезно, ибо я знаю, что Вы любите добро и зло не может с Вами уживаться. Во мне же любить нечего, а уважать и того менее: я человек грубый, плотяной и глубоко падший, но неспокойно пребывающий на дне своей ямы. Лучшего во мне ничего нет, а за это уважать нельзя. Когда Вы меня крестили и я с благодарностью и уважением поцеловал Вашу руку, как руку матери, сестры, христианки или ангела, я принял от Вас благословение, как дитя, а надлежало бы, чтобы прежде Вы приняли на себя бремя моих грехов – выслушали бы мою исповедь и тогда бы подняли свою руку, чтобы благословить меня…»⁹⁹³

Приняла ли Веселитская бремя его грехов, мы не знаем; но судя по последующим письмам, Лесков был с ней откровенен лишь в тех пределах, которые не разрушали ее симпатии к нему.

В эти же дни, 3 июня 1893 года, Лесков писал Татьяне Львовне Толстой:

«Веселитская не может не нравиться людям с благородными вкусами, и, по моему мнению, в ней есть всё то, что Вы отмечаете и что говорит Л [ев] Николаевич], – “она оригинальная и самобытная”. Она еще добрая, щедрая, смелая, умная, талантливая, проницательная и “не дорожит деньгами”, и способна “переносить осуждение и полное разорение и оспу”, и еще я уверен, что она смело встретит и самою стужу. Человек она редкостный и дорогой, но у нее нет равнодушия к “славе”, в этом Вы ошибаетесь. Я говорю о ней за глаза, понятно, то самое, что говорю и в глаза: она не только самолюбива, но она ужасно самолюбива, так что это самолюбие иногда даже путает ее смысл. Я не почитаю это за порок, п[отому] ч[то] самолюбие м[ожет] вести и к добру, но говорю об этом как о свойстве ее характера. <…> Я ей говорю и не лгу, что я “ее боюсь”, п[отому] ч[то] она чрезвычайно обидчива и п[отому] ч[то] я не решился бы ни в чем быть уверенным, что она изберет и как она поступит. Всегда мне кажется и буд[ет] казаться, что из-за того, чтобы не сделать как другие, она мож[ет] стать на сторону, на которой лучше не стоять. Тут я ее понимаю и оч[ень] хочу, чтобы суждение мое о ней на этот счет было ошибочно»⁹⁹⁴.