Лесник

— А такъ точно-съ! подтвердилъ управляющій: — все съ себя до чиста спустилъ; теперь въ мужицкомъ кафтанишкѣ ходитъ, изволили видѣть.

— Вы имъ довольны? послѣ новаго молчанія спросилъ Валентинъ Алексѣичъ.

— Что дальше Богъ дастъ, а теперича окромѣ хорошаго, ничего дурнаго не могу сказать. Лѣсникъ настоящій, солидный. Теперь къ нему въ лѣсъ ни одна душа съ топоромъ не въѣдетъ, — потому у него по-военному, дисцыплина...

— Ну, а "слабость"-же его какъ?

— По всей истинѣ доложу вамъ, я какъ на это строгъ, и онъ, какъ и прочіе служащіе, это знаетъ, только я, въ бытность его у меня здѣсь, разъ всего замѣтилъ: постомъ дѣло было. Забился онъ въ свою сторожку и три дня не выходилъ…

Они тѣмъ временемъ доходили до Дерюгина; ласково помахивали вершинами его старые дубы подъ рѣзвымъ утреннимъ вѣтромъ. Коверзневъ остановился еще разъ:

— Такъ вотъ что: скажите этому вашему капитану, чтобъ онъ взялъ съ собой Дениса… Что, живъ онъ еще?

— Денисъ, егерь! Помилуйте-съ, въ здравіи пребываетъ! Изъ чего у насъ людямъ умирать! даже позволилъ себѣ хихикнуть по этому случаю "солидный" г-нъ Барабашъ.

— Такъ чтобы они вмѣстѣ отправились на Ситниково и, отъ Мижуева до Крусановской межи, выслѣдили съ точностью, не перебрались-ли и дѣйствительно козы въ казенную пущу. Досадно было бы! Если-жь нѣтъ, я на дняхъ соберусь на нихъ… Народу въ такомъ случаѣ довольно чтобы было, кликуновъ...

— Слушаю-съ. Не прикажете-ли… Хотѣлъ было еще спросить управляющій…

Но баринъ уже исчезъ въ чащѣ лѣса.

III

Коверзневъ явился домой уже въ вечеру, съ ягташемъ полнымъ дичи и прорванною въ чащѣ курткою. Онъ прошагалъ въ этотъ день верстъ тридцать, не чувствуя ни усталости, ни голода, или, вѣрнѣе, пересиливая въ себѣ то и другое и, какъ всегда, самоуслаждаясь этою "побѣдою воли надъ физическою природой". Онъ пообѣдалъ дома, при свѣчахъ, выпилъ полбутылку портвейна и тотчасъ вслѣдъ за обѣдомъ занялся разборомъ одного изъ нѣсколькихъ толстыхъ портфелей, привезенныхъ имъ въ Темный Кутъ. Слово India выгравировано было на мѣдной дощечкѣ надъ замкомъ этого портфеля; въ немъ заключались всякія бумаги, относившіяся во времени пребыванія Боверзнева въ этой странѣ, и дневникъ, веденный имъ тамъ въ продолженіе двухъ лѣтъ этого пребыванія. Ему давно хотѣлось пересмотрѣть свои эти записки и привести въ порядокъ, съ цѣлью издать ихъ на французскомъ, или скорѣе еще на англійскомъ языкѣ, на которомъ, главнымъ образомъ, и ведены были онѣ. "По-русски кто ихъ читать станетъ!" разсудилъ онъ давно… Съ этою цѣлью онъ собственно и пріѣхалъ въ Темный Кутъ, гдѣ полнѣйшее уединеніе и тишина обезпечены были ему "вѣрнѣе, чѣмъ въ какихъ-нибудь развалинахъ Мемфиса"…

Этотъ трудъ такъ занялъ его, что онъ ни на другой, ни въ послѣдующіе дни не ходилъ на охоту, а писалъ весь день въ комнатѣ, съ закрытыми съ утра ставнями, — онъ никогда иначе не принимался за перо, при свѣтѣ двухъ спермацетовыхъ свѣчей подъ темнымъ абажуромъ. Привычки его были извѣстны и, кромѣ слуги его итальянца, — готовившаго ему и обѣдать, и какъ-то изловчавшагося подавать этотъ обѣдъ горячимъ въ какіе бы необычные часы ни потребовалъ его Коверзневъ, — ни единая душа въ Темномъ Кутѣ и не пыталась проникнуть въ нему.

На четвертый день онъ проснулся съ нѣсколько тяжелой головой, отворилъ свои ставни и окна… Утро стояло великолѣпное и по лазуревому небу ходили облака, игра которыхъ ни въ какой странѣ міра не казалась почему-то Валентину Алексѣичу такою красивою и разнообразною, какъ въ родной сторонѣ.

Онъ оперся локтями на подоконникъ и сталъ глядѣть…

Облака подымались какъ горы, одна другой выше, съ снѣговыми вершинами и свѣтлыми озерами, омывающими ихъ темныя подножья; зубчатая башня висѣла надъ пропастью, драконъ съ чешуйчатымъ хребтомъ тянулся, разѣвая все шире и шире бездонную пасть…

— А тамъ будто какое-то стадо готовится свергнуться внизъ, говорилъ самъ себѣ Коверзневъ, невольно улыбаясь…

Фантастическое стадо напомнило ему козъ, на которыхъ собирался онъ охотиться въ Сотниковѣ. Онъ отошелъ отъ окна, позвонилъ и вышедшему на звонъ итальянцу приказалъ позвать Барабаша.

Господинъ Барабашъ вошелъ съ замѣтно возбужденнымъ выраженіемъ въ поступи и лицѣ. Очки его были подняты на лобъ, что для подчиненныхъ его всегда служило признакомъ ближайшей распеканціи.

Коверзневъ, при видѣ этихъ поднятыхъ очковъ, почуялъ, въ свою очередь, что управляющаго его постигла, должно быть, какая-нибудь неожиданная "манифестація"…

Дѣло съ первыхъ словъ объяснилось.

Приказанія Валентина Алексѣича не могли быть исполнены до сихъ поръ. Денисъ, егерь, зашибъ себѣ ногу и встать не можетъ, — а капитанъ лежитъ третій день въ лѣсу, въ своей сторожкѣ, "не въ своемъ видѣ", и "волкомъ воетъ". Софронъ Артемьичъ послалъ къ нему сначала своего конторщика, а затѣмъ собственной особой отправился на увѣщаніе его, но встрѣченъ былъ самъ такими ругательствами, что, "какъ Валентину Алексѣичу угодно, а онъ даже безъ всякой иллюзіи не въ силахъ этого вытерпѣть".