Лесник

— Слушаю-съ! по нѣкоторомъ молчаніи выговорилъ Софронъ Артемьичъ, заключивъ изъ выраженія лица барина, что онъ не допуститъ возраженій.

IV

На другой день утромъ, Коверзневъ просматривалъ у себя конторскія книги, когда его итальянецъ, которому предварительно отдано было имъ на это приказаніе, вошелъ съ докладомъ, что "l'uomo detto" (означенный человѣкъ) ждетъ въ передней.

— Просите его сюда.

Дверь отворилась на половину и, въ образовавшееся узкое отверстіе, бочкомъ проскользнуло плотное туловище капитана — и тутъ-же остановилось у этой, поспѣшно замкнутой за собою, двери.

Коверзневъ поднялъ глаза. Капитанъ отвѣсилъ ему почтительный поклонъ.

Онъ глядѣлъ на него спокойно и прямо, — все съ тѣмъ-же, очевидно, привычнымъ ему, печальнымъ выраженіемъ лица, которое замѣтилъ Валентинъ Алексѣичъ при первой встрѣчѣ съ нимъ. Только лице это теперь какъ бы поопухло, и глаза были мутны. Но онъ, видимо, приложилъ все стараніе привести себя въ должный порядокъ: приглаженные въ вискамъ волосы еще лоснились отъ обливавшей ихъ воды, вѣникъ замѣтно тщательно прошелъ по его бѣдной, очень бѣдной, но акуратно закутанной крестьянской одеждѣ; огромныя, мускулистыя руки, будто бы два красно-сизыя пятна, скрещавшіяся надъ фуражкою, которую держалъ онъ передъ собою, — были чисто вымыты…

— Садитесь! отвѣчая на его поклонъ, сказалъ Коверзневъ. Тотъ, какъ бы безсознательно, качнулся впередъ, — но не двинулся далѣе.

— Садитесь, прошу васъ, повторилъ Валентинъ Алексѣичъ мягкимъ, но настойчивымъ голосомъ, указывая рукою на стулъ, у противоположной его собственному креслу стороны стариннаго письменнаго стола, съ изящною бронзовою отдѣлкой, за которымъ занимался онъ.

Капитанъ такъ неслышно подошелъ къ указываемому мѣсту, что Коверзневъ невольно обратилъ на это вниманіе:

— На немъ сапоги есть, и онъ ихъ даже только-что дегтемъ смазалъ, подумалъ онъ, — но подошвы подъ ними сомнительны!… И его охватило вдругъ безконечное чувство жалости къ этому человѣку, такъ глубоко "опустившему себя", какъ выражался господинъ Барабашъ.

Онъ неотступно слѣдилъ за нимъ взглядомъ, пока наконецъ капитанъ не рѣшился сѣсть на кончикъ указаннаго ему стула.

Но, когда онъ сѣлъ, съ опущенными глазами и судорожно комкая фуражку въ своихъ огромныхъ ручищахъ, Коверзневу на мигъ самому сдѣлалось непріятно:- "я будто судить его собираюсь", пронеслось у него въ мысли…

Онъ сталъ шумно перелистывать широкіе листы лежавшей передъ нимъ разсчетной тетради.

— У васъ непріятности вышли съ управляющимъ? сказалъ онъ, пересиливъ себя.

— Виноватъ! отвѣчено было на это такъ тихо, что онъ переспросилъ.

— Виноватъ-съ! повторилъ капитанъ.

— Не были-ли вы вызваны на… на эту ссору какими-нибудь словами Барабаша, которыя вы почли для себя обидными? какъ бы поспѣшилъ Коверзневъ ссудить его доводомъ къ своему оправданію.

Плечи капитана дрогнули. Понятое имъ намѣреніе, а — главное — тонъ, такъ давно не слышанный имъ, добрый_ѵ участливый тонъ этихъ словъ…

— Я и не помню даже, что говорили они мнѣ, отвѣтилъ онъ со странною улыбкою: "какое ужь мнѣ оправданіе!" будто говорила эта улыбка.

Въ поникшихъ глазахъ его пробѣжала искра, какъ бы отъ нахлынувшаго на него новаго, ѣдкаго, нестерпимаго чувства…

— Я несчастный человѣкъ, Валентинъ Алексѣичъ! нежданно проговорилъ онъ, внезапнымъ движеніемъ подымая ихъ на Коверзнева.

У того глаза заморгали, какъ онъ ни привыкъ владѣть собою.

— Виноватъ, позвольте спросить: какъ васъ зовутъ? промолвилъ онъ, очень упрекая себя въ эту минуту, что не спросилъ этого ранѣе, у Барабаша.

— Отставной капитанъ Переслѣгинъ.

— Имя и отчество?

— Иванъ Николаевъ…

— Благодарю васъ!… Вы мнѣ позволите быть откровеннымъ съ вами, Иванъ Николаичъ?

Капитанъ еще разъ взглянулъ на него:- "никакая твоя откровенность не будетъ такъ жестока, какъ то, что самъ я говорю", прочелъ Коверзневъ въ этомъ взглядѣ.

Онъ продолжалъ:

— Къ этому "несчастію", я слышалъ, привели васъ семейныя обстоятельства, — о которыхъ я не желаю, не имѣю права спрашивать, поспѣшно примолвилъ онъ въ этому…

Переслѣгинъ, съ какимъ-то надрывающимъ, судорожнымъ движеніемъ губъ, ерзнулъ на своемъ стулѣ…

— Но вы, повидимому, не употребили всѣхъ силъ, чтобы бороться съ нимъ, говорилъ Валентинъ Алексѣевичъ; отъ душевныхъ страданій лечитъ усиленная работа, дѣло, простой, иногда физическій трудъ. Дѣло у васъ всегда подъ руками. Вы наконецъ были въ полку, командовали ротой, судьба другихъ людей зависѣла отъ васъ…

— Не въ силахъ былъ, точно-съ! послышались въ отвѣтъ будто замиравшія въ горлѣ слова капитана, — стыда своего перенести не могъ!… И забыть… не въ состояніи… и по сей часъ! болѣзненно вырвались эти, запекавшіяся какъ бы у него тамъ, слова…

Коверзневъ слушалъ, подперши голову обѣими руками…

— Самое это, съ Софрономъ Артемьичемъ… Письмо получилъ… пишутъ мнѣ… про нее…

Онъ не договорилъ, — глухое рыданіе вырвалось у него ивъ груди.