Лесник

Капитанъ словно вытянулся, выросъ и — рѣшительно помолодѣлъ. Онъ отпустилъ себѣ бороду, которую подрѣзывалъ клиномъ, удлинявшую его круглое лице; голову держалъ какъ-то особенно прямо, откидывалъ назадъ свои широкія плечи и выставлялъ грудь впередъ. Облеченъ онъ былъ въ плотно охватывающую его охотничью австрійскую куртку съ зелеными отворотами и большими пуговицами, съ изображеніемъ на нихъ кабаньихъ головъ. Гладко остриженные волосы покрывала мягкая, съ высокой тульею, сѣраго цвѣта шляпа, украшенная тремя павлиньими перьями. Во всемъ его обликѣ теперь была какая-то наивная претензія на щеголеватость, которая вызвала невольную улыбку на губы Коверзнева:

— Точно счастливый тиролецъ какой-то, подумалъ онъ.

А капитанъ такъ и сіялъ, глядя на него. Онъ, часовъ за шесть до срока прибытія поѣзда, отправился на станцію, съ провизіею, "на случай Валентину Алексѣичу захочется закусить, такъ какъ буфета на станціи не имѣется", съ подушками и постельнымъ бѣльемъ, "неравно Валентинъ Алексѣичъ захочетъ послѣ обѣда отдохнуть, а до Темнаго Кута засвѣтло не доѣхать, съ двумя верховыми, "не дай Богъ что съ экипажемъ случится, такъ чтобъ народъ былъ подъ рукой"…

Коверзневъ на все это только поморщился и сказалъ. что онъ ни ѣсть, ни спать, ни провожатыхъ не желаетъ, а хочетъ сейчасъ-же сѣсть и ѣхать.

Мигомъ велѣлъ подавать капитанъ четверку подъ коляской для Валентина Алексѣича, тарантасъ для его итальянца; мигомъ вынесены были и уложены на телѣгѣ мѣшки и чемоданы, — а самъ капитанъ полѣзъ на козлы экипажа Коверзнева…

— Куда вы, Иванъ Николаевичъ? Садитесь со мной, сказалъ тотъ.

Переслѣгинъ отговорился было, что "ничего-съ, ему и тутъ хорошо,"- однако слѣзъ и помѣстился въ коляскѣ, рядомъ съ Валентиномъ Алексѣичемъ, но бочкомъ къ нему старательно подбиралъ подъ себя ноги при каждомъ толчкѣ, чтобы какъ-нибудь не прикоснуться колѣномъ своимъ о его колѣно.

Дорогой передано было имъ все, что могло интересовать владѣльца Темнаго Кута. Таксаторъ велъ дѣло отлично. Болѣе двадцати тысячъ десятинъ лѣсу были уже разбиты на правильныя лѣсосѣки, проведены широкія просѣки, поставлены столбы и даже въ главнѣйшихъ пунктахъ каменные. Вмѣсто прежнихъ неудобныхъ и холодныхъ сторожекъ на межахъ, имъ выстроены были въ самомъ центрѣ ихъ настоящія, теплыя избы, матеріаломъ для которыхъ пошли деревья, срубленныя, гдѣ лѣсники могли удобно жить съ семьею, и откуда могъ донестись до ихъ слуха стукъ воровскаго топора на любомъ пунктѣ ввѣреннаго имъ лѣснаго пространства. Сами бывшіе лѣсники, изъ мѣстныхъ крестьянъ, которые уже изъ-за одного кумовства, готовы были всегда давать потачку порубщикамъ, замѣнены были, извѣстными Ивану Николаичу, надежными унтеръ-офицерами изъ отставныхъ и безсрочныхъ, и Софронъ Артемьичъ очень охотно согласился положить этимъ новымъ лѣсникамъ двойное противъ прежняго жалованье и продовольствіе.

— Да, онъ мнѣ писалъ объ этомъ, и я, разумѣется, со своей стороны, очень былъ радъ, сказалъ Коверзневъ.

— Очень они большую тутъ помощь оказали и сами все устраивали, теплымъ тономъ молвилъ Переслѣгинъ.

Валентинъ Алексѣичъ чуть-чуть усмѣхнулся:

— Онъ къ вамъ благоволитъ, значитъ?

— Софронъ Артемьичъ-съ? Могу только съ полною благодарностью… Очень хорошій они человѣкъ, и съ совѣстью…

Улыбка пробѣжала опять по губамъ Коверзнева.

— Изо всего этого я могу предположить, что вамъ недурно въ нашемъ царствѣ? спросилъ онъ шутливо.

— И царствія небеснаго не нужно, Валентинъ Алексѣичъ! восторженно и умиленно подымая на него глаза, воскликнулъ на это капитанъ.

О капитанѣ же, по пріѣздѣ въ Темный Кутъ, Коверзневу довелось услышать не менѣе сочувственные и похвальные отзывы со стороны Софрона Артемьича.

"Главный лѣсникъ" умѣлъ съ большимъ тактомъ пощадить самолюбіе управляющаго, когда, три года назадъ, возведенъ былъ въ эту должность Коверзневымъ. Онъ, очевидно, съ первой же минуты, счелъ наилучшимъ остаться относительно Софрона Артемьича на прежней ногѣ почтительности и наружной подчиненности, предоставляя ему и далѣе чуфариться и относить себѣ въ заслугу все, что дѣлалось Переслѣгинымъ на пользу ввѣреннаго ему дѣла, и къ чему самъ Барабашъ собственно могъ только прилагать никому ненужную аппробацію. За то господинъ Барабашъ и говорилъ о капитанѣ съ величайшею благосклонностью, какъ о ретивомъ и полезномъ подчиненномъ, и "даже, можно сказать, человѣкѣ съ аттенціей. Впрочемъ, Валентинъ Алексѣичъ сами увидятъ, говорилъ онъ, какъ онъ у меня въ акуратѣ по лѣсной части все устроилъ". О нравственной сторонѣ его Софронъ Артемьичъ отзывался также, что "на счетъ поведенія капитанъ теперь, можно сказать, мадель. О "слабости", съ тѣхъ поръ, "какъ онъ тогда у меня прощенья просилъ, и вотъ третій годъ, — и помину нѣтъ"…

— И даже, можно сказать, горячо росписывалъ управляющій, — это самое вино — онъ теперича его видѣть не можетъ. Повѣрите, нѣтъ-ли, Валентинъ Алексѣичъ; если, къ примѣру, въ праздникъ у меня, за обѣдомъ, рюмку ему одну выпить, такъ и то для него большая меланхолія…

Коверзневъ только взглянулъ на него.