Лесник

— "Какая-то женская обо мнѣ заботливость!^а подумалъ Коверзневъ, невольно тронутый… — Давно онъ здѣсь былъ? спросилъ онъ.

— Иванъ Николаичъ? За часъ мѣста передъ вашей милостью проѣзжали.

— Куда, не знаешь?

— Не сказывали, а такъ полагать, что безпремѣнно въ Мурашкахъ теперь они.

— Да, это тамъ, гдѣ "узы Гималая!" весело вспомнилось Валентину Алексѣичу…

Онъ свистнулъ своего Джима и направился къ Пьяной Лужѣ.

VII

Онъ стоялъ уже тутъ давно, на опушкѣ лѣса, прислонясь спиной къ дереву, со взведеннымъ на оба курка ружьемъ — и ожидалъ. Зарево заката отражалось послѣднимъ багрянымъ свѣтомъ на длинной грядѣ синевато-сизыхъ облаковъ, но душный воздухъ висѣлъ еще надъ землею свинцовою тяжестью. Сквозь мертво недвижную листву лѣса высовывался тонкій серпъ нарождавшагося мѣсяца въ струяхъ какого-то молочнаго пара. Птицы смолкли. Тускло-зеленая гладь, лежавшая передъ Коверзневымъ, лѣснаго прудка отливала угрюмо и грозно…

Угрюмо было и на душѣ его. Внезапная, безпричинная тоска налетѣла на него и давила его, какъ давитъ этотъ угасавшій, палящій день окрестную природу… Прошедшее воскресало передъ нимъ, возставалъ призракъ его собственной, одинокой, равнодушной и безцѣльной жизни. И никогда еще такъ одинокою и безцѣльною не казалась ему эта жизнь его. Онъ разумѣлъ до сихъ поръ счастіе въ независимости "внутри и извнѣ", въ сознаніи безграничной, отрѣшенной отъ всѣхъ "условностей жизни" свободы… "Ну, а затѣмъ", спрашивалъ себя теперь Коверзневъ, "куда и долго-ли еще будетъ гнести меня эта свобода?"…

Онъ оборвалъ вдругъ и безсознательно скорчилъ гримасу: онъ поймалъ себя на "фразѣ" и "метафизикѣ", что всегда казалось ему смѣшнымъ въ другихъ, и въ чемъ онъ поэтому счелъ нужнымъ тутъ же упрекнуть себя…

Знакомый чуткому уху охотника хрипъ пронесся въ это время въ воздухѣ, почти надъ самой его головою.

Коверзневъ, какъ со сна, машинально вскинулъ ружье къ плечу.

Но уже было поздно: вальдшнепъ далъ колѣно — и исчезъ за вершинами лѣса.

Въ тоже время, звучно повторяемый лѣснымъ эхомъ, раздался вдали выстрѣлъ.

— Это же еще кто? спросилъ себя Валентинъ Алексѣичъ, возвращаясь уже весь къ сознанію дѣйствительности; лѣсникъ только-что увѣрялъ меня, что капитанъ строжайше запретилъ стрѣлять въ моихъ лѣсахъ.

Онъ наставилъ ухо, прислушиваясь къ еще перекатывавшемуся гулу выстрѣла.

— Въ казенной пущѣ развѣ?… Нѣтъ, это ближе, — и стоитъ онъ на тягѣ на одной линіи со мной, вверхъ. къ Хомяковской межѣ. Кто же это можетъ быть?

Новый выстрѣлъ огласилъ даль.

— Должно быть, безъ промаха! досадливо подумалъ Валентинъ Алексѣичъ:- ни полвальдшнепа не тянетъ сюда болѣе.

Онъ опустилъ курки, закинулъ двустволку свою за спину и пошелъ прямо, вдоль опушки, направляясь на эти выстрѣлы. Онъ прошелъ съ полверсты и никого не встрѣтилъ.

— А вотъ еще и новая просѣка, сказалъ онъ себѣ, останавливаясь у незнакомаго ему большаго каменнаго столба, имѣвшаго, догадался онъ, означать уголъ граничной черты Хомяковскаго лѣса отъ казенной пущи.

По этой просѣкѣ несся теперь топотъ двухъ лошадей.

Коверзневъ остановился.

Навстрѣчу ему быстро катила легонькая телѣжка, изъ рода тѣхъ, которыя на русскомъ югѣ зовутъ польскимъ названіемъ нетычанокъ, а въ ней сидѣла и правила кругленькою, ходкою лошадкою молодая женская особа въ черной шляпѣ съ птичьимъ крыломъ на боку. Капитанъ Переслѣгинъ, все въ томъ же своемъ костюмѣ счастливаго тирольца, верхомъ на худомъ, горбоносомъ и нещадно задиравшемъ вверхъ голову, казацкомъ конѣ, уткнувшись въ стремена тѣмъ особымъ аллюромъ пѣхотныхъ офицеровъ, надъ которымъ такъ потѣшаются истые кавалеристы, едва поспѣвалъ за этой особой, разражавшейся звонкими взрывами смѣха при каждомъ прыжкѣ легкой телѣжки на встрѣчныхъ, неизгнивщихъ еще корняхъ срубленнаго лѣса просѣки.

Она первая замѣтила Коверзнева и отвинулась спиною въ задовъ нетычанки, натягивая возжи — осадить разбѣжавшуюся лошадку.

Капитанъ, усиленно задавая каблуками въ бедра своего коня, вынесся впередъ, вообразивъ, что она уноситъ ее, — и увидѣлъ своего патрона… Онъ торопливо и смущенно соскочилъ съ коня, подхвативъ его подъ уздцы одною рукою, а другою уцѣпился за возжу лошади своей спутницы.

Валентинъ Алексѣичъ поморщился: онъ терпѣть не могъ никакихъ "почтительностей", ни знаковъ вниманія, — а тутъ, кромѣ того, по всѣмъ вѣроятіямъ, предстоялъ ему еще разговоръ съ этой незнакомкой, остановившейся, очевидно, съ цѣлью "поглазѣть" на него.

Онъ не ошибся:

— Вы не на тягу-ли, позвольте васъ спросить? обратилась она въ нему звонкимъ, густымъ и нѣсколько горловымъ голосомъ.

Онъ не успѣлъ отвѣтить, какъ она живо наклонилась, подняла со дна нетычанки двухъ убитыхъ птицъ и потрясла ими высоко въ воздухѣ:

— А вотъ моя работа! И она при этомъ припрыгнула съ громкимъ смѣхомъ на своемъ мѣстѣ.

— Такъ это вы были? сорвалось невольно у Коверзнева при этомъ видѣ.

— Вы были также на пролетѣ, и я вамъ перебила! воскликнула она, тотчасъ же догадавшись, — извините, пожалуйста?…

— Я вамъ говорилъ-съ, прошепталъ сконфуженно капитанъ, съ упрекомъ глядя на нее.