Лесник

— Говорили, сто разъ говорили, и я васъ не послушалась, я все-таки увѣрена, что васъ за это не лишатъ жизни, громко отвѣтила она. Ужасно лютъ капитанъ на счетъ вашей собственности! обратилась она уже прямо въ Валентину Алексѣевичу, — не то дичь, гриба не смѣй присвоить себѣ въ вашихъ владѣніяхъ!…

— Иванъ Николаичъ стоитъ во всякомъ случаѣ на законной почвѣ, сказалъ тотъ на это съ холодною шутливостью.

— Такъ точно-съ! подтвердилъ тѣмъ же шопотомъ капитанъ.

— Ахъ, Боже мой, да вы, можетъ быть, почитаете меня за нигилистку! вскрикнула словообильная особа, прищуриваясь на Коверзнева не то высокомѣрно, не то обиженно:- вы Очень ошибаетесь, предваряю васъ, monsieur! Я, конечно, сочувствую современному гуманизму и презираю всякій регрессъ, но по убѣжденіямъ своимъ придерживаюсь гораздо болѣе позитивизма…

Она разсмѣялась еще разъ:

— Я и забыла, что вы меня совсѣмъ не знаете… Капитанъ, дѣлайте ваше дѣло, — представьте меня!…

— Позвольте прежде всего представить вамъ себя, учтиво поспѣшилъ сказать Коверзневъ, приподымая шляпу и кланяясь.

— Ахъ, я васъ давно знаю! перебила она его:- вы нашъ, такъ сказать, русскій Ливингстонъ и Стенли. Я о вашей книгѣ читала въ Вѣстникѣ и успѣла составить уже себѣ о васъ понятіе, какъ о человѣкѣ интеллигентномъ… А вотъ я для васъ ничего болѣе, какъ неожиданная встрѣча, не правда-ли?

— Я, дѣйствительно, не имѣю чести… пробормоталъ онъ, подымая и останавливая на ней неулыбавшіеся глаза.

Это была бѣлокурая, довольно свѣжая "барышня" (барыпшя была она по всѣмъ признакамъ) со вздернутымъ, слегка румянымъ носикомъ, алыми губами и широкимъ развитіемъ плечей и груди, при чрезвычайно тонкомъ и длинномъ станѣ ("Въ таліи комаръ, а въ плечахъ Волга — и даже въ весеннемъ разливѣ", сказалъ себѣ Коверзневъ, внутренно улыбнувшись). Въ выраженіи лица ея, въ ея движеніяхъ и тонѣ рѣчи была какая-то ребяческая смѣсь прирожденнаго добродушія и напускной самоувѣренности. Она, прищурившись, чуть не дерзко, вся при этомъ невольно краснѣя, глядѣла на Валентина Алексѣевича, чрезвычайно озабоченная въ глубинѣ души тѣмъ впечатлѣніемъ, какое могла произвести выказанная ею сейчасъ "образованность" на этого "русскаго Ливингстона и Стенли".

Онъ, въ свою очередь, производилъ на нее нѣсколько внушительное впечатлѣніе. Но она никакъ не хотѣла поддаться этому "унизительному" чувству и продолжала еще съ большею развязностью:

— Ну, "не имѣете чести", такъ отгадайте!… Капитанъ, ни слова! Не умѣли сказать вовремя, теперь молчите! Я хочу, чтобъ monsieur Коверзневъ отгадалъ… Ну, хоть собственное имя отгадайте!

— Я, право, не могу… молвилъ Валентинъ Алексѣевичъ, какъ бы безсознательно хмурясь.

— Очень трудно отгадать, это правда, у меня премудреное имя. Ну, такъ вотъ: Инна, Пинна, Римма, три дѣвицы, три великомученицы и три Римлянки — выбирайте!

Онъ, молча, только руками развелъ.

— Пинна Афанасьевна Левентюкъ, поспѣшилъ притти ему на помощь Переслѣгинъ. Ему было видимо не по себѣ отъ этого разговора и онъ съ какою-то тайною тревогой переводилъ глаза съ дѣвушки на Коверзнева и обратно.

— Очень радъ, проговорилъ Коверзневъ, поспѣшно приподнялъ еще разъ шляпу и разомъ двинулся съ мѣста.

— Куда же это вы? воскликнула дѣвушка, — теперь не до охоти, а домой скорѣй надо: видите, что оттуда несетъ? И она, подобравъ возжи, кивнула подбородкомъ вверхъ.

Онъ моментально обернулся.

Уже охватившая полнеба, ползла съ востока поверхъ лѣсныхъ вершинъ, словно норовя задѣть ихъ своими темными краями, огромная темно-фіолетовая туча.

— Страшнѣющая гроза будетъ! вскинулся вдругъ испуганно капитанъ, — только-только до лѣсника въ Хомякахъ доѣхать!

— И напиться у него вашего чаю? вспомнилъ Коверзневъ:- спасибо вамъ за это, кстати, Иванъ Николаичъ! сказалъ онъ, ласково улыбаясь радостно вспыхнувшему отъ этихъ словъ Переслѣгину.

— Садитесь, monsieur, я васъ подвезу! поспѣшила предложить Пинна Афанасьевна.

Предстоявшій ливень не представлялъ ничего заманчиваго для Валентина Алексѣича, но онъ, съ другой стороны, не чувствовалъ себя въ достаточно хорошемъ настроеніи духа, чтобы слушать дальнѣйшую болтовню "развитой" дѣвицы, какъ о ней выражался Софронъ Артемьичъ Барабашъ.

— Очень вамъ благодаренъ, сказалъ онъ съ учтивой улыбкой, — не долги эти лѣтнія грозы. Я собрался въ Крусаново, — дойду, авось не растаю.

— Зальетъ-съ… дорогу, Валентинъ Алексѣичъ, глядя ему съ умоляющимъ видомъ въ глаза, возразилъ капитанъ.

Тотъ пожалъ плечами.

— Дѣло бывалое, Иванъ Николаичъ!… Въ Брусановѣ опять сторожка и лѣсникъ, должно быть, — и прямо по просѣкѣ теперь? спросилъ онъ.

— На версту еще прямо пройдетъ, а тамъ дальше, изволите знать, трясина… ,

— Вѣдьминъ Логъ, знаю!