Лесные качели

Целую неделю о Динке не было ни слуху ни духу. Я ходил сам не свой, мне мерещились всякие ужасы, и я то и дело выбегал на угол, чтобы позвонить ей по телефону, но подходил все время шеф, и я вешал трубку. Поленов на мои расспросы только зло передернулся, мол, с этим покончено. Спросить у шефа я не только не мог, но вынужден был сам прятаться от него, опасаясь, как бы он не спросил у меня. Наши отношения в последнее время были несколько прохладными. Не знаю, было ли ему известно о Поленове, меня же он несколько раз встречал со своей дочерью на улице, и каждый раз я чувствовал себя очень даже неважно. Врать ему я не мог, сказать правду — тем более, оставалось избегать его и выжидать, чем же все это кончится. Больше всего я боялся, как бы он однажды не спросил меня прямо в лоб, но он не спрашивал, и я был благодарен ему за это.

Прошла неделя, и я несколько успокоился.

Собственно, какое мне дело, говорил я себе. Жила как-то до меня, проживет и теперь. Морочит, поди, голову кому-нибудь очередному, и сколько их еще будет на ее пути! Не я первый и не я последний. Да и вообще, при чем тут я? Вот Поленову, поди, не сладко. При всем моем злорадстве он вызывал во мне и что-то вроде сожаления, даже не он лично, а его роль в этом сюжете, его первое поражение, может быть. Та легкость и даже небрежность, с которой она через него переступила, — кто-кто, а уж он не мог не знать этому цену, — так с ним еще не обходились. То-то и оно, что на всякую силу найдется еще большая сила — все мы понемногу стареем. Новые и молодые уже наступают на пятки, подталкивают под локоть, с ними уже не померишься силами. А преимущества опыта? Какие же могут быть преимущества у имеющего опыт перед теми, кто об этом опыте даже не подозревает! Здесь, как видно, несоизмеримые понятия… Плюс пять больше плюс единицы, и больше нуля, и больше минус пяти, но никак не больше яблока, или цветка, или птицы.

Но вскоре им опять удалось вышибить меня из седла.

Я возвращался с обеденного перерыва. Миновал свой серый коридор, толкнул дверь и замер на пороге. Они сидели на моем столе и целовались.

— Тоже мне нашли место и время… — Я вдруг осекся, и горячая волна стыда ударила в голову и разлилась по лицу, ушам, затылку.

Они не могли не слышать меня, но не вдруг оторвались друг от друга.

Наконец она встала, закрыв лицо руками, пересекла комнату и остановилась у стены, спиной к нам. Она все еще прижимала ладони к лицу, но вовсе не от смущения. Казалось, она удерживает поцелуй, не в силах расстаться с ним — делайте теперь с ней что хотите. Она стояла у стены, как для расстрела, он сидел, низко опустив голову, и лица его видно не было.

— Подождите, — кажется, пробормотал он. Не попросил и не приказал, это не было даже обращение лично ко мне, потому что мы были на «ты», — так отстраняют ветку от лица.

У меня был в руках спичечный коробок, на котором был нарисован козел под названием «горал» и написано: «Охраняйте полезных и редких птиц и зверей». Я рассматривал этого полезного и редкого зверя и горные вершины за ним… «Охраняйте редких и полезных…» А если редкий и бесполезный, и даже вредный? Или не редкий и полезный? Или не редкий и бесполезный? Все-то мы знаем: кто кому и зачем полезен…

Где-то пробили часы. И любовь их вдруг приблизилась ко мне, беспощадная и чистая, без этого сложного, лишнего груза коммунальных препятствий и снисхождения.

— Охраняйте горалов! — пробормотал я. Бросил ключ на стол и вышел.

…Я шел по серому моросящему городу, и жизнь моя была мне противна. Все нажитые мною понятия, представления, убеждения, весь мой душевный опыт, все, чем я жил и даже гордился, — все казалось мне бесконечным тусклым рядом мелких сделок с собой, когда-то натуральным, первозданным и единственным. Когда это я закостенел в привычных удобных канонах и стал самодовольно гордиться жалкими кустарными поделками? И то, что тем двоим неизбежно предстоит обзавестись всем этим хламом лишнего опыта, — представлять это было невыносимо.

Как далеко мы ушли от себя самих, как нас угораздило так заморочить друг друга! Эта потребность выжить, выжить во что бы то ни стало, пусть даже ценой самой жизни! Ведь любое самоутверждение происходит за счет ближнего. А зачем все это? Как вообще один человек может считать себя выше и умнее себе подобного? Где берет он это мерило для сравнения?

Не хочу! Не желаю! Провались все пропадом! Где жизнь, записанная в моем наследственном коде?!

Тут я врезался в какую-то толпу, вид которой с самого начала оскорбил меня. В ожесточении я стал яростно толкаться и вдруг очутился в самой середине.