Лесные качели

Они сидели и беседовали — не спорили, не обсуждали что-либо, не делились впечатлениями — именно беседовали. Каждый из них говорил о чем-то своем, остальные молча слушали — не кивали и не поддакивали, а именно слушали, тихо и невозмутимо, опустив глаза на свои прекрасные руки. Кончал один, и, после небольшой паузы, вступал другой: речь его не имела никакого отношения к речи предыдущего, он не спорил с ним и не соглашался. Один, например, говорил о красоте мира, его совершенстве, другой — о любви, третий — о разуме, четвертый — о доброте… И такая гармония была в их общении, что я вдруг не выдержал, какой-то щенячий восторг переполнил меня, и я бросился к одному из них и, прикоснувшись к его белоснежному плечу, захлебываясь и срываясь, стал говорить ему, как он прекрасен, как я люблю его, как готов отдать за него жизнь. «Скажи, скажи!» — умолял я его, но он молчал, а плечо у меня под рукой вдруг стало твердым и холодным. Я заглянул в лицо — передо мной сидел белокаменный истукан. В смятении я бросился к другому и, ухватившись за его живое плечо, стал говорить о его уме — но под рукой у меня был тот же камень. Я говорил четвертому о его доброте, я умолял его не оставлять меня, но он уже тоже был камнем. Я знал, что гублю их и себя, я знал, что не должен прикасаться к самому последнему и молодому, я не хотел этого, но не мог остановиться. И он, единственный, посмотрел на меня, и тяжелая каменная слезинка со стуком ударилась и покатилась по дубовой поверхности стола.

История с птичкой взбаламутила весь институт.

Впервые в жизни я столкнулся со стихийным выступлением масс. Я, председатель товарищеского суда, член месткома и так далее, не мог предотвратить это безобразие. Правда, я не очень-то и старался его предотвращать, потому что слишком надеялся на здравый смысл. Скандал из-за птички — да где это видано? Но в том-то и была моя ошибка: не из-за птички он произошел — птичка была только поводом, той последней каплей, что переполнила чашу. Не до здравого смысла, когда разгорелись страсти. Стихия и есть стихия, к ней не предъявишь логических претензий. У нее свои стихийные законы, своя логика и механика.

Теперь, оборачиваясь назад, я вижу неизбежную закономерность и даже необходимость этого скандала. Вижу, как он зарождался, созревал, набираясь сил, как потом долго висел над нами, уже перезрелый, ожидая любого неосторожного толчка, которого, как назло, все не было. Даже и в этом некотором запоздании я теперь вижу закономерность: тут была определенная логика по отношению к виновнику. Может быть, ожидался момент его уязвимости.

История с птичкой как раз подоспела вовремя. История темная, никому, включая Поленова, не понятная, она явилась тем долгожданным толчком. И тут уже неизбежными кажутся даже такие случайные совпадения, что та горластая тетка была приятельницей Ольги Васильевны, а Ольга Васильевна как раз ночевала у нее, а с утра они повели ребенка в детсад…

Что касается настоящих причин, так сказать, внутренних оснований, то, мне кажется, именно невозможность их выявить, именно их трудновыразимость как раз и порождает скандал, а поводом может служить что угодно, любая птичка.

Так и в быту. Мы часто смеемся над коммунальными склоками и неувязками, потому что видим только внешнюю нелепую сторону их выражения, тогда как подлинные причины так сложны, что загляни в них поглубже, и будет не до смеха. Отсутствие или недостаточная вескость повода вовсе не указывает на отсутствие оснований.

Этой весной я не очень-то участвовал в институтской жизни. Невольно связавшись с Поленовым, я вынужден был соблюдать в отношении его нейтралитет, когда всеми остальными он еще старательно бойкотировался. Тем самым я вызвал к себе всеобщее недоверие и чуть ли не большую враждебность, чем сам Поленов.

Нейтралитет вещь опасная. Если ты почему-то не хочешь вмешиваться, ты невольно предаешь остальных. Причем поскольку существуют два лагеря, то предаешь ты и тех и других. И чуть что — тебе же попадает в первую очередь, причем с обеих сторон. «А ты откуда взялся?» — врежут тебе с одной стороны. «Не твое собачье дело!» — добавят с другой.

Атмосфера между тем все накалялась. За моей спиной они явно что-то замышляли. Прошел слух о товарищеском суде.

А тут еще грипп. В городе свирепствовала эпидемия гриппа. Добрая половина сотрудников уже болела. На еще здоровых пала двойная нагрузка, и они в свою очередь чувствовали себя неважно. По радио передавали объявления и призывы беречься и остерегаться, не чихать и не кашлять друг на друга, избегать общественных мест и даже транспорта.

…И что меня понесло в тот злополучный день в нашу столовую? Кажется, мне подумалось, что тут, в закрытом учреждении, меньше шансов подцепить грипп. Да, гриппа я не подцепил…

Почти весь обслуживающий персонал столовой болел, и поэтому две большие очереди — одна к окошку выдачи, другая в кассу — огибали стеклянную стойку буфета и соединялись своими хвостами у самых дверей столовой, образуя узкий проход для вновь поступающих.