Лесные качели

Примерно на третий день он по телефону предложил нам порыться в его ящике в конторе: там, мол, для вас кое-что найдется. Мы бросились в контору, но ящик оказался запертым. Ключ был у комендантши, но она уступила нашим просьбам только лично связавшись с Мухой, на что ушел почти целый день. Когда же ящик наконец вскрыли, там оказались только рваные женские боты и больше ничего. Открывать другие ящики комендантша наотрез отказалась, а Муха на другом конце провода только весело расхохотался и посоветовал нам еще немного подождать.

Нам уже надоело любоваться окрестностями, и мы все больше лежали в своем вагончике, тупо глядя в потолок. Поленов читал. Фаддей сумрачно тянул из банки сгущенку…

Смазливая, приторно-ласковая комендантша все время крутилась вокруг, проявляя бешеную заботу и внимание, которые заключались в какой-то идиотской болтовне, и было совершенно непонятно, что ей от нас надо.

Сразу же после нее являлась уборщица, блаженное, не от мира сего существо, с призрачным детским личиком и младенчески ясным взором. Безответная, легкая и порывистая, как ветерок, она впархивала к нам в накуренный вагончик, чтобы подмести пол, налить воду в рукомойник и постелить постель, если кто-нибудь отсутствовал, этаким затейливым ромбиком. Она проделывала все это, пока мы ходили завтракать, но, вернувшись, мы тут же разрушали весь этот порядок.

Опять появлялась комендантша, брала какой-то стаканчик, поправляла занавеску, обшаривала все вокруг любопытным цепким взглядом… Каждый раз мы просили у нее плитку, которая нам была положена, но она только ласково кивала, вздыхала, но плитки не приносила. Уходя, она делала замечание уборщице за плохо застланные кровати, и, хоть на кроватях лежали мы, та безропотно соглашалась, и стоило нам выйти, как кровати снова застилались затейливым ромбиком.

Кровати и постельное белье были страстью комендантши. По воскресеньям с утра все общежитие проветривало и выколачивало свои полосатые матрацы. Парни и девчата, которые были здесь особенно независимыми и здоровыми, эти беззаботные, великолепные парни, боялись комендантши. Если с утра чья-нибудь кровать оказывалась не заправленной положенным образом, комендантша собственноручно забирала всю постель, вплоть до матраца, и уносила к себе в кладовку, а бедному виновнику приходилось три ночи спать как попало. Порядок в общежитии был страшный.

— Зверь баба, — жаловались ребята. — Ночью приходит, под кровати заглядывает. Каждую неделю товарищеский суд. Сколько пар уже поразбила.

Изредка заходила Графиня. Здесь, на свежем воздухе, она не только уже давно прижилась и акклиматизировалась, но как-то особенно не то обабилась, не то расцвела. В отношении к нам у нее появилась какая-то снисходительная небрежность и порой даже откровенная издевка. Она плавно и лениво прохаживалась по вагончику или садилась посредине и рассматривала нас в упор своими ленивыми нахальными глазами, точно мы были какие-то звери. На ней были сильно декольтированные кофточки и тренировочные штаны до колен. Говорила она что придется, ни капли уже с нами не считаясь и не стесняясь нас.

— Ну что уставился? — укоризненно вздыхала она, равнодушно выдерживая взгляд Поленова. — Котлета я тебе, что ли? Смотри не подавись… Ничего в тебе интересного нету, скучный ты человек, трусливый и злой. Все просчитаться боишься, а сам уже давно в просчете. Не видать тебе больше твоей Диночки как своих ушей…

— А ты что, с ней знакома? — удивился Поленов.

Графиня лениво повела плечом и с ответом не торопилась.

— Видать, знакома, — изрекла она. — Ты ей не пара.

— Откуда ты ее знаешь?

Она надменно смотрела на него.

— Я у нее полы мыла…

Поленов даже вскочил.

— Какие полы, зачем тебе мыть полы?

— А кто мне запретит, захотела и помыла.

— Ну, знаешь!..

И тут же, заметив наш живой интерес, убежал прочь.

— Все вы хороши! — лениво продолжала Графиня.

Фаддей отвернулся лицом к стене.

— Продать меня решили… Эх, вы!

— Никто тебя не продавал, — сказал я.

— Все равно я с вами больше не ведусь, так и знайте. У меня ваш институт поперек горла стоит. Все вы идиотики.

— Убирайся отсюда, — рявкнул я. — Тоже мне царевна-лебедь. Иди, жалуйся в партком.

— А вот погоди, узнаешь…

И она ушла, но минут через пять появилась снова.

— Нате, жрите! — И, просунув руку в окно, она бросила нам на столик мороженое, которое бывает здесь очень редко.

Все-таки непостижимый народ эти женщины, совсем непонятно, когда и на что они обижаются, кого и за что любят и ненавидят, никакой логики, одни капризы!