Лесные ведуньи

Захария взглянула на кота, который по-прежнему равнодушно дремал, не обращая внимания на происходящее, и лицо её просияло. Она снова села на лавку, и пока ребёнок плакал, она тоже вытирала с глаз слезинки краем потемневшего от времени фартука. А когда плач ребёнка стих, старуха вынула лопату из печи и положила её на стол. Встав возле стола, она закрыла глаза и дрожащим голосом затянула песню:

– Ой, лю-лю,
Моё дитятко,
Спи-тко, усни.
Да покрепче засыпай.
Засыпай, засыпай, глаз не открывай.
Все ласточки спят,
И касаточки спят,
Куницы все спят,
И лисицы все спят,
Все тебе, дитятко,
Спать велят.
Засыпай, засыпай, глаз не открывай.
Для чего, зачем
Дитятку спать?
Чтобы хворь твоя припёченная,
Злоба злобная, горечь горькая
Вся ушла из тебя.
Ой, лю, ой, лю-лю,
Спит-тко, усни…

* * *

Июлия проснулась от громкого стука в окно. Она села на постель, не понимая, что на дворе – день или ночь.

– Егор? – окликнула Июлия, но ответа не получила.

Мужа в доме не было, значит, сейчас день, и он на работах. Она совсем запуталась во времени: ночами ей совсем не спалось, а днём она засыпала лишь на пару часов. Уже неделя прошла после того, как она отнесла своего мёртвого ребёнка в лес к Бабе Яге, но легче ей от этого не стало. Она выплакала все глаза, страшно исхудала и была явно не в себе. Перевязанная грудь до сих пор болела и каждые три часа наливалась молоком.

Стук в окно снова повторился, и Июлия вскочила с постели, подошла к окну. Возле окна никого не было. Может, снова мерещится? В последнее время с ней такое бывало всё чаще. Но на всякий случай Июлия вышла в сени и распахнула дверь. Лицо её тут же вытянулось от изумления, а потом к горлу подкатила такая ярость, что она захлебнулась ею, закашлялась.

– Пойдем со мной, Июлия, – спокойно проговорила Захария, – дело у меня к тебе есть.

– Тебе что же, моего ребёнка мало? Меня саму всё-таки решила сожрать? – закричала Июлия, выпучив глаза.

Вид у неё был страшный: лохматая, исхудавшая, бледная, с растрёпанными волосами и дикими глазами, она стояла перед Захарией и, казалось, была готова вцепиться ей в горло.

– Пойдём со мной, Июлия, – спокойно повторила старуха.

– Ну пойдём! – внезапно ответила Июлия и улыбнулась жуткой улыбкой, – А что? Терять-то мне уж нечего. Ребёнок умер, муж считает полоумной. Пошли, Баба Яга! Веди меня в свою избушку! Я сама в твою печь прыгну! Может, моими костями, ты наконец подавишься!

Июлия выбежала во двор в одной сорочке и побежала к лесу. Длинные тёмные волосы её трепал ветер, она спотыкалась о траву и падала, но не останавливалась, бежала вперёд. Захария, глядя на неё, нахмурилась, но торопиться не стала. Немного посидев на лавке возле дома Июлии, она встала и не спеша поплелась в сторону леса.

* * *

Июлия содрала ноги в кровь, пока бежала по лесу, не разбирая дороги. А когда она добежала до избушки Захарии, то упала перед ней на колени. Лицо её было мокрым от слёз, ноги и руки дрожали от усталости и слабости. Оказавшись в местах, где выросла, Июлия почувствовала странное спокойствие. Вроде бы нужно было ненавидеть и презирать жилище той, которая отняла её у матери, но она не могла: ей было здесь спокойно, даже уютно, грудь сжималась от невольного трепета.

Отдышавшись, Июлия поднялась на крыльцо и вошла в избушку. Пригнув голову, она протиснулась в низенькую дверь, и тут же её окутали знакомые потёмки и родные запахи: горьковатый дымок и свежий, наверное, с утра испечённый хлеб с ароматными травами. Такой хлеб пекла только Захария.

Когда глаза привыкли к темноте, Июлия осмотрелась. Всё внутри избушки было таким же, как тогда, когда она в последний раз вышла из неё. Даже тканый половик был взборовлён посередине точно так же. Июлия подошла, нагнулась и аккуратно расправила его. Выпрямившись, она увидела сидящего на печи кота.

– Уголёк! – прошептала Июлия, – вот по кому я скучала. Иди же сюда, животинка моя!

Июлия протянула к коту руки, чтобы снять его с печи и приласкать, но кот отошёл от неё и, широко зевнув, сел рядом с ворохом цветного белья.

– Забыл ты, что ли, меня? – удивилась Июлия. – А ты ведь мне в каждом чёрном деревенском коте до сих пор мерещишься.

И тут из тряпья раздалось какое-то кряхтение, а потом послышался слабый писк. Июлия вздрогнула, поднялась на цыпочки и заглянула в печь. Удивлённо ахнув, она притянула к себе разноцветный ворох и достала оттуда младенца. Едва взглянув в личико ребёнка, Июлия залилась слезами.

– Сашенька? Ты ли это, Сашенька? – тихо прошептала она, и солёные слёзы одна за другой закапали на маленькое личико.