Лесные ведуньи

Маменька моя знахаркой в нашей деревне слыла и колдовать умела, так вот она однажды мне сказала:

– Красота тебе, Захария, дана неземная. Да зря дана.

– Почему же зря, маменька? – удивилась я.

– Потому что не судьба тебе замуж выйти и семейной жизнью жить. Так я про тебя вижу, – ответила она.

– Что же ты говоришь такое, маменька? У меня от женихов отбоя нет! – рассмеялась в ответ я. – Да я первая из подружек замуж выйду!

Молодая я тогда была, жизни во мне много было… Маменька тоже это знала, ничего мне не ответила, только взглянула грустно и загадочно. Она добрая была, любила меня крепко, души не чаяла. Но я, вопреки её предсказанию, замуж всё-таки вышла. Выбрала в мужья скромного, тихого парня Семёна. Среди всех озорных парнячьих глаз его глаза были самыми серьёзными и глубокими, поэтому приглянулся он мне шибко.

Наша семья была счастливой, мы любили друг друга чистой, искренней любовью. Ни ссор, ни ругани, ни обмана между нами не было. Правда, такая жизнь длилась ровно до тех пор, пока у меня не случился первый выкидыш.

Сама не пойму, как это произошло. Уже и живот был большой, и приданое всё мы приготовили, а ребёнок вдруг взял и перестал пинать меня под ребра. Несколько дней ни единого шевеления не было, а потом меня как пополам согнуло, как скрутило резко всё нутро, и родила я его прямо на кухне – маленького, чёрного и мёртвого. Родила, закутала в пелёнку и села с ним на лавку.

Пока Семёна ждала, всё сидела и качала его, маленького, не могла поверить, что всё это со мною происходит. Всё думала, что ему там, внутри, не понравилось, отчего он умер? Ни одной слезинки не проронила, пока одна сидела. Зато, когда Семён пришёл и увидел меня растрёпанную, в окровавленном платье, когда ахнул он испуганно и опустился возле меня на колени, тогда-то слёзы хлынули потоком, потекли по щекам. Уж я выла тогда о своём дитятке, как волчица раненая. Так было больно, что казалось, меня изнутри на части рвут.

А когда проревелась, мы с Семёном пошли и закопали его за картофельным полем, как он сказал. Похоронили сыночка нашего.

Когда я спустя год снова поняла, что на сносях, то вновь обрадовалась. Два раза ведь одинаковое не случается – об этом все знают. Но со мной случилось. Точь-в-точь всё то же самое произошло. Незадолго до родов дитя перестало шевелиться, а потом выродилось мёртвым. Я обернула тряпицей ребёнка и побежала с ним к матери. Мать долго смотрела на маленькое чёрное тельце, а потом печально проговорила:

– Не помочь ему, Захария, не человек он ещё, у него духа нет… Не чувствую я его духа…

– Как же не человек? Он много месяцев во мне шевелился и пил мои соки! – возмущённо сказала я.

– Росла-росла в тебе новая жизнь, да не наросла. Просто смирись с этим, доченька, – ответила мать и стала гладить меня по голове.

– Почему же со мной это во второй раз случилось, мама? Может, я порченая? – закричала я что есть сил, заглядывая в лицо матери.

Мать обняла меня крепко, поцеловала в макушку.

– Нет на тебе порчи, Захария, иначе я бы её увидела, – ответила она и отвела глаза в сторону. – Тут кой-чего другое, доченька…

– Говори, мама! Говори же, что в душе носишь! – взмолилась я.

Мать помолчала, потом вздохнула, и этот её горестный вздох не предвещал ничего хорошего.

– Ты последняя в нашем роду, доченька. На тебе он закончится, хочешь ты этого или нет. Моей матери говорила об этом её мать, а ей – её мать, твоя прабабка. Все женщины в нашем роду были колдуньями, но наш род рано или поздно должен прерваться. Я это знала, поэтому говорила тебе, что лучше не выходить замуж, но ты не послушала.

– Не верю! – зло выкрикнула я матери в лицо. – Это вы колдуньи! Ты, бабка, прабабка – вы колдуньи! А я колдуньей быть не желаю! Я обычная женщина и буду жить обычной жизнью.

– Ты не сможешь быть обычной женщиной, потому что ты одна из нас, Захария.

Меня трясло от злости и отчаяния. Мать подошла ко мне, хотела обнять успокоить, но я грубо оттолкнула её. Завернув своего мёртвого ребёнка, я пошла домой. И снова держала холодное тельце на руках до тех пор, пока не вернулся муж. В этот раз мы рыдали вместе, Семён уже не смог сдерживать своих чувств. А потом мы снова пошли и закопали нашего второго ребёнка рядышком с первым…

А потом годы полетели чёрными птицами, несущими нам лишь беду, боль и разочарование. Моя третья беременность закончилась так же. И четвертая, и пятая, и шестая, и седьмая, и восьмая, и девятая.

У нас с Семёном могло быть девять детей. Но все девять детей умерли в моей утробе. Моя утроба оказалась не живородящей, благоухающей чащей, а отвратительной, смрадной могилой. После каждых родов я ненавидела себя всё сильнее, я проклинала весь мир за то, что не могу выносить и родить здоровое дитя.

Мать пыталась меня утешить, образумить, направить на истинный путь, но я не слышала её советов, я целиком погрузилась в своё горе. Я перестала разговаривать и надевала на себя лишь длинные чёрные одеяния. Даже в праздники я была в чёрном, ведь у меня не было поводов радоваться жизни.