Лесные ведуньи

– Это Егор и предложил тебя к нам забрать, бабушка, – Июлия расплылась в улыбке, – добрый он у меня. А как узнал, что ты Сашеньку нашего от смерти спасла, так всё только и рвался благодарить тебя.

Захария подошла к окну и посмотрела на лес, стоящий вокруг избушки густой стеной.

– Благодарность – это хорошо, да только не пойду я никуда отсюда. «Спасибо» вашего мне вполне достаточно, – тихо проговорила Захария.

– Прошу, пойдём! Поверь, мы будем только рады!

– Да куда ж я пойду из своего дома? – возмутилась Захария. – Да и Уголёк, куда ж его…

– Мы и Уголька возьмём, – Июлия взглянула на кота, который сидел у двери, обернув вокруг себя длинный хвост. – А то, смотри-ка, как он у тебя, бедненький, похудел да облез весь!

– Этот кот старше тебя, Июлия, – тихо ответила Захария, – коты столько не живут, сколько он прожил. Иногда я смотрю в его жёлтые немигающие глазищи и мне кажется, что он и не кот вовсе.

Захария замолчала, и они вместе с Июлией стали смотреть на кота, который дремал у двери, прикрыв глаза, но тем не менее всё время водил ушами, прислушиваясь к звукам, доносящимся с улицы.

Потом, отняв уснувшего сына от груди, Июлия аккуратно переложила его на печь, подошла к Захарии и обняла её за плечи.

– Пойдём с нами, – тихо попросила она.

Захария подняла голову и взглянула на неё своими пронзительно-синими глазами.

– Нет, не пойду, не упрашивай.

Голос старухи прозвучал так уверенно, что Июлия не стала больше спорить. Починив крыльцо, приготовив еду и наносив ей в избушку воды из колодца, они с Егором ушли. Но с тех пор стали приходить постоянно. Помогали по хозяйству или просто приносили гостинцев и сладких пирогов. Июлия всё чаще стала просить Захарию подержать Сашеньку, а сама хлопотала у плиты: готовила или мыла грязную посуду. Однажды Захария, уложив спящего ребёнка на печь, подошла к Июлии и сказала:

– Я верю, что вы мне за сына шибко благодарны. Но не надо сюда больше ходить. Хватит с меня ваших благодарностей. Поблагодарили, и хватит.

– Не переживай. Нам нравится тебя навещать, – хлопоча у плиты, ответила Июлия.

– А я говорю – не ходите, – снова повторила Захария, и голос её прозвучал резко и недружелюбно.

– Почему? – удивилась Июлия.

Старуха обернулась и взглянула в лицо Июлии.

– Я знаю, кто я. И ты теперь тоже знаешь, кто я. Зачем же тебе, такой доброй, такой хорошей, нужна такая, как я? Я Баба Яга! Я тебя, Июлия, не люблю и никогда не любила! – зловещим, хриплым голосом проворчала она.

– Ну и не люби! – внезапно резко огрызнулась на неё Июлия. – Не люби, я тебя не заставляю!

– Я тебя у матери родной отняла! Я тебя столько лет обманывала! А ты всё ходишь и ходишь сюда, смотришь на меня своими добрыми глазами. Зачем? – в голосе Захарии послышалось искреннее удивление.

– Да потому что я люблю тебя!

Старуха вдруг замолчала, смутилась, плотно сжала губы. А Июлия подошла к ней и положила руку на сгорбленное, поникшее плечо.

– И я не верю в то, что ты меня не любишь.

– Это ещё почему? – недовольно воскликнула Захария. – Мало я тебе понарассказывала?

– Да, ты вредная, сумасбродная, злая и непримиримая старуха, но в тебе живут светлые чувства, просто ты боишься их выпустить наружу.

– Уходи-ка отсюда, Июлия! – вдруг ни с того закричала Захария. – Уходи, или я сама прогоню тебя поганой метлой!

Старуха взяла со стола смазанный жиром противень, который Июлия приготовила для того, чтобы разложить на нём пирожки с капустой, и с грохотом швырнула его на пол. Июлия вздрогнула, а Сашенька, спящий на печи, проснулся и заплакал, испугавшись шума.

– Уходи, Июлия! – снова что есть мочи завопила Захария и, тяжело рухнув на лавку, обхватила голову руками.

Ей не хотелось, чтобы Июлия видела её слёзы, вызванные слабостью, которая одолевала её в последнее время. Она отвернулась к стене, чтобы не видеть, как Июлия с Егором уходят прочь от её избушки, унося с собой Сашеньку. Она боялась, что взглянет на них и не выдержит, окликнет Июлию. Захария боялась признаться себе в том, что действительно привыкла к тому, что Егор и Июлия заботятся о ней, а когда их долго нет, в груди у неё появляется странное, беспокойное чувство, похожее на тоску.

Но теперь всё: она прогнала их из своей чащи, значит, можно не бояться чувств, которые пугали её и делали слабой. Теперь, зная, что больше никто не потревожит её, Захария снова легла на лавку, и чёрный кот устроился у её ног.

– Скорей бы помереть, Уголёк, – вздохнула старуха.

Кот даже не повёл ушами, не взглянул в её сторону, словно обижался. Он свернулся в клубок и уснул. А Захарии не спалось, мысли её то и дело возвращались к Июлии. Снова и снова она обдумывала её слова о том, что в ней, Бабе Яге, есть светлые чувства. А ведь она всегда думала, что последние светлые чувства вытекли из неё когда-то давно, вместе со слезами после последнего, девятого по счету, выкидыша. Нет, Июлия ошибается, нет в Захарии ничего светлого, лишь сплошная тьма.

Старуха села на лавку и погладила кота по спине. И вправду Уголёк сильно осунулся, исхудал. А его чёрная шерсть уже не лоснилась и не блестела, как раньше.