Лесоруб (СИ)

Куда-куда? На колени к Егору, разумеется. Табуретка в моей комнате действительно одна, а приткнутый в углу, у окна, стул занят наваленной на него комом одеждой, моей и фотографа вперемешку. Не на полу же мне располагаться? Холодновато попой на пол, застужусь.

Понявший намек альфа малость отодвинулся от стола вместе с табуреткой, и я сразу воспользовался приглашением.

Бля. Неудобно-то как, зато тепло и можно обвить шею Егора руками…

Вы когда-нибудь целовали губы, пахнущие сразу котлетой, хвоей и борщевиком? Поверьте, это странное сочетание чрезвычайно пьянит, оно невыносимо, по-домашнему альфячье. М-м-м… М-м-м… Тащусь… И теку — жопа чпок…

Отлеплять меня фотограф не собирался, порывисто обнял в ответ, затерся носом о мой нос.

— Сладкий, — зашептал, — котенок… Метка жжет?

Я робко потрогал след собственных зубов на его предплечье:

— А твоя?

Не самое типичное место для метки, но… Именно предплечье Егора оказалось в пределе досягаемости, когда я, опрокинутый животом на столешницу, — стол был ближе кровати, попался на пути, — почувствовал — в меня, скулящего от наслаждения, распятого и сотрясаемого яростными толчками фрикций, впиваются альфячьи клыки. Короче, какая Егорова часть тела подвернулась, ту и заклеймил, абсолютно бессознательно. И клыки ведь внезапно выперли, раньше, сколько во время секса ни кусался, не перли… Уже спрятались обратно, едрическая сила. Забавно. Интересно, а если я снова захочу пометить Егора, опять покажутся?

Эксперимент, оп-ля!

— Ай! — не ожидавший боли фотограф отшатнулся назад, едва не опрокинув мою тарелку, и затер тяпнутое мной в порыве глупого омежьего любопытства плечо. — Инге, ну зачем? Одной метки вполне достаточно!

Зачем-зачем… Получилось, получилось! Вот она, вторая метка, красивая, четкая! Ахха! У меня клыки по желанию вылазят!

Донельзя довольный положительным результатом эксперимента, я, чтобы проверить верность предположения, прихватил зубами собственный палец — не вылазят. Куснул отобранную у недоумевающе моргающего Егора вилку — не вылазят. Получается, наука не обманывает, они реагируют лишь на плоть истинной пары?

— На, — наконец, сообразивший, какой именно хуйней я маюсь, альфа сунул мне под нос кулак. — Вампир.

Я с предельной аккуратностью сжал зубы на его костяшках и разочарованно застонал — ничего не произошло.

Егор утешающе чмокнул меня в лоб.

— Клыки напиваются истинной кровью и прячутся до тех пор, пока истинная пара жива, — объяснил, светясь детской радостью. — Странно, что у тебя дважды вышло, редкостный случай.

Я заерзал, поудобней устраиваясь на бедрах любовника, и муркнул в начавшийся поцелуй, ощущая — в мокнущую ложбинку между ягодицами упирается стремительно наливающаяся мощью «дубинка». Мы сегодня пообедаем или нет? Борщ остывает…

====== Часть 16 ======

Мы с Егором бежали равномерной трусцой уже шестой километр, и я все чаще ловил на себе обеспокоенный взгляд альфы. Смешной мой фотограф, честное слово — бегу и бегу, дыхание ровное, привычное к физическим нагрузкам сердце не колотится заполошенно внутри грудной клетки. Только стекающие по обнаженному торсу соленые капли пота раздражают кожу да в заднице некоторый дискомфорт присутствует. Так могло быть гораздо хуже, однака, не признавай ты, о мой ненаглядный фотограф, других способов взаимного удовлетворения, кроме натягивания меня, красивого, раз за разом на свою «дубинку». Твой рот, о мой фотограф, умеет многое, не только издавать различные звуки, улыбаться, уничтожать полные тарелки жратвы и целовать мой рот, он… М-м-м… Сладкий и горячий. А еще в нем имеется язык-затейник, опять м-м-м, умеющий скользить, изучая на вкус, вылизывать и щекотать мне разные места и творить со мной подлинные чудеса…

Стоп. Не в смысле встать столбом и не трусить по дорожке, в смысле — не думать о Егоре в сексуальном плане. О его члене, рте, языке, плечах, крепких, выпуклых ягодицах и ямочках, которые над ягодицами. О его каменных кубиках пресса, о тонкой, аккуратно подбритой полосочке волосиков, спускающейся от пупка к лобку. О его широкой груди. О его…

Блядь. Не думать, кому сказано! Дохлая кошка мне в помощь, ага, та самая несчастная, раздавленная колесами автомобиля зверушка из моей прошлой течки. Кровь на асфальте, хрупкие ребрышки белеют, пропороли тонкую, порванную шкурку…

Япона папа, проклятая падаль пахнет вовсе не кровью и не тухлятиной — борщевиком с нотками хвои. Бегущий Егор потеет, знаете ли, и с потом выделяет сводящие меня, бедного омежечку, с ума феромоны. Остается утешаться тем, что и я потею не меньше и тоже пахну фотографу…

— Как самочувствие, котенок? — альфа смотрит искоса, его лицо, шея, плечи и торс — мокрые. Раскраснелся и дышит ртом.

Ага, омежьи феромончики пробирают, понимаю-понимаю, а с эрекцией не побегаешь. Не стряхивай в мою сторону пот, пожалуйста, чудовище, умоляю!