Лесоруб (СИ)

— Замечательно! — я тоже стараюсь дышать ртом, для бега — нехорошо, но в парке весьма людно, и поблизости нема достаточно густых кустов, чтобы укрыть решившую интимно уединиться парочку. Значит, кошка! Дохлая, да! Размазанная по асфальту! У нее противные, вздутые, осклизлые кишки! Кошка, кошка! Кошка, еба-на-на!

Не стану больше бегать с Егором ни по утрам, ни вечером, ни днем, не забив предварительно в нос специальные фильтры-антидоты, нейтрализующие запахи. Издевательство! Кошка, кошка, кошка! А-а-а! Стояк, не смей вставать, тебе сейчас не рады! Жопа, угомонись, не смей чпокать смазкой, тебе еще хуже не рады, я прокладку не подложил в трусы, забыл!

— О чем думаешь?

Блядь, Егор, ну включи соображаловку… Сам-то ты как думаешь, о чем я думаю, если ты трусишь со мной бок о бок, скаля белоснежные зубы и благоухая хвойным борщевиком, в откровенных коротких шортиках и кроссовках, а на твоей мощной, гладкой груди с темными ореолами сосков соблазнительно подпрыгивает, в такт движению, стальной армейский кулон?

— О кошке, — я отфыркнул текущие в рот струйки пота.

И ведь не вру. Правда думаю о кошке. Гы-ы-ы…

— А? — Егор, повернув голову, выпялился на меня с интересом. — Поподробней расскажешь?

Он шутит? Бежать, дыша ртом, и еще что-то рассказывать? Не перебор?

Ладно, с паузами.

— Кошка, — хвоя, борщевик, опрятная дорожка темных волосиков — провести бы по ней кончиком языка, сильные бедра моего фотографа и его равномерно работающий локоть, почти касающийся аналогично работающего моего. — Она мертвая. Совсем-совсем. Кишки наружу. Черепушка размозжена. Кровяка. Серые мозги.

Уф-ф-ф. Ну гадость сия кошка, япона папа. Клянусь. Ты ее представил, фотограф? В красках?

Вроде, да — брезгливо сморщил нос, киваешь.

— Отличная медитация, молодец, — хихикаешь. — Значит, как-то добежим круг…

И продолжаешь подло благоухать лесом и полем. Р-р-р. Я так не играю.

— А ты что представляешь для охлаждения темперамента?

— Я? — Егор оборвал смех. — Я, котенок, воевал… — пауза. — Мне есть, что представлять, пострашнее кошки…

Ебтыть мою налево. Это типа человеческих тел, разорванных в куски снарядами? Факт, куда противнее обычной кошки. Руки отдельно, ноги отдельно, по веткам покореженных осколками, обугленных деревьев развешены гирляндами человеческие внутренности. Кому-нибудь сердце надобно, свежее, альфячье? А ошметок печени? А стопа в шнурованном ботинке? Нет? Тогда — кисть, все пальцы в наличии, при жизни принадлежала бете офицеру… Помыть от крови, и кушай на здоровье…

О Господи…

Я споткнулся, в ужасе от нарисованной воображением чудовищно яркой, объемной картины, и подавился рвотным спазмом. От проклюнувшегося было стояка не осталось ни следа. Егор молча придержал меня за край шортов, где резинка, и сунул, тормознувшему, отстегнутую от пояса бутылочку минералки.

— Прости, — буркнул, поспешно пряча глаза под полуопущенными веками. — Я не хотел.

Не хотел он. Угу. Но… Мою нежную омежью психику все же надо учитывать. Я-то не воевал, в отличие от предков-викингов. Сволочь. В горле застрял колючим ежом тошнотворный ком, не сглатывается.

— Инге, — голос Егора полон тревоги и ласки. — А ты случайно… не того… не беременный?

Типун тебе на язык, фотограф. Большущий и болезненный. От Макси?! Ох, нет. Плодить заморышей моя душа не жаждет.

— Вряд ли, мы предохранялись, — тошнота, наконец, отпустила, и я выпрямился, прекращая ловить воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба.

Максимум — аборт. Если я соглашусь рожать, то лишь от тебя, Егор, твоих детей. Не от случайных моделек. Срочно купить тест и провериться. Сегодня же. Или рано и срок слишком маленький, ничего не покажет?

Пробегающий мимо молоденький, хорошенький, стройный омежка в кепочке и наушниках тепло улыбнулся мне, приняв за альфу. Слушает музычку, стреляет глазками. Прелесть малыш, но — я не альфа, твоего, омежьего поля ягодка.

Проводив кукленка грустным взглядом, — и Егор проводил, но не грустным, оценивающим, сволочь повторно, — я вознамерился трусить дальше, хоть настроение и испортилось, по совокупности причин. Угрозу нежелательной беременности отметать не стоит, викинг, увы и ах, плюс ты приревновал фотографа к незнакомому омежке без особых причин — взгляд не в счет, ерунда и несерьезно. В истинных парах двое крайне редко изменяют друг другу — истинность спаивает воедино крепче сварки, да и потребности не возникает искать связей на стороне — смысл бегать от совершенства?

Совершенство. Вот, предположим, я. Я — совершенство? Идиотизм. Омега и омега, вымахавший с альфу ростом, красивый на мордаху, пропорционально сложенный. Характер вредный, упертый. Склонен к капризам и беспричинным истерикам, обожаю независимость и периодами завистлив. Еще, как вдруг выяснилось — ревнив.

Эх… Лучше бы думал о кошке, чем себя под лупой препарировать…

А вот и ворота общаги. Незаметно добежали, и я устал. Не смертельно устал, но — устал. И знатно проголодался, готов живьем слопать быка вместе со шкурой, костями, рогами и копытами.