Лета 7071

— Звонят, — шепнул он самому себе, закрыл глаза и уложил на груди крестом свои иссохшие руки. Хрястко, как льдины в ледоход, сшибались и рассыпались тяжелой капелью последние, уже не частые удары колоколов, и вместе с ними, удар в удар, надрывно билось под скрещенными руками его сердце. Удары колоколов становились все реже и глуше, и сердце все реже и глуше стукало в груди. Удар — и совсем нестерпимо дожидаться другого… Второй — и кажется, что до третьего уже не дожить.

Колокола стихают, стихают…

Хворостинин снял руки с груди, из последних сил уперся ими в подушки, приподнялся, громко сказал:

— Смерть, где ты? Покажься!

Тихо качнулось длинное пламя единственной свечи, стоящей у его изголовья, — вместе с ней качнулся зеленый полумрак…

Колокола смолкли, а сердце его забилось часто-часто, словно высвободилось из каких-то пут. Хворостинин упал на подушки, крепко зажмурил глаза.

— Тять, кликал?..

Хворостинин узнал голос Андрея, своего старшего, но глаз не разжмурил — долго еще лежал с напряженными веками, словно боялся, что это смерть голосом Андрея окликает его.

— Мы пришли, тять…

Хворостинин медленно раскрыл глаза — три тени стояли у его изголовья.

— Подымите свечу, — тихо сказал он. — Не вижу вас.

Андрей поднял свечу — тени стремглав перескочили на стену.

— Сыны… — Хворостинин набрал в себя побольше воздуху. — Помру нынче.

Только свеча дрогнула в руках Андрея…

— За попом уж послал… Вам — воля моя последняя. Дабы праздность и ленощи вас не сгубили… Дабы не почили на даровом, чести и места не ища… все по духовной ³⁵ царю оставляю. Вам же, сыны… Тебе, Андрей, — саблю свою в бирюзовых ножнах, полоса булатная… насечена золотом. Тебе, Димитрий, — седло бархатное, серебром чеканенное, со всею снастью да цепи поводные серебряные… Тебе, Петр, — куяк с сустугами ³⁶ и шелом к нему… Яблоко у него на навершии срезано… Ссек мне его Кудаяр-мурза, а я ему голову ссек. Не довелось мне сгинуть в поле… Ин помираю, как в бабьем подоле…

Хворостинин помолчал, старчески пощурился на сыновей.

— Сурова моя воля, сыны. Вижу, смутились ваши души.

— Воля твоя свята для нас, — сказал Андрей.

— Сурова, но справедлива. Не хочу приять вашей судьбе… дабы сами добыли, кому что по достоинству. Садитесь, сыны, на коней и езжайте к царю… Просите службы у него. Будет в угоду ему ваша служба, он вас пожалует больше, чем могу пожаловать я. Доверьте ему ваши судьбы, блюдите во всем ему верность. Царь — ваш отец отныне, и раделец ваш, и жалователь… Все, что придет от него, будет вашей заслугой и честью. Все, что отымется, будет вашим позором. И еще заповедать хочу вам… как встарь заповедал чадам своим славный княж Мономах… Ежели крест целовать станете, поначалу в сердце своем допытайтесь — устоите ли на том?.. Тогда целуйте! И, целовавши, блюдите, дабы не погубить души своей клятвопреступлением.

— Все исполним, в чем воля твоя, — сказал твердо Андрей.

— Тебя хочу слышать, Димитрий.

— На воле твоей стоять буду, — отозвался Дмитрий.

— Ты, Петр, братьям старшим послушник… По их воле ходить будешь, покуда не отставят тебя от воли своей. А посем — моя воля на младость твою… Что я рек, то тебе как заповедь божья. Преступишь ее из могилы дойдет мое проклятье.

— Твоя воля — одна дорога, глухо, сдержанно выговорил Петр. — Ежели изойдется она?

— Вспять пойдешь…

— Вспять не ходят, отец. Я своей дорогой пойду.

— Слаб ты, Петр, нетореным путем идти… Нет на то моего благословения.

— Повинись, Петр, отцу, с укором сказал Андрей. — Последняя воля…

— На всю мою жизнь!

— Повинись, братец, — подал голос и Дмитрий. Петр убрал свое лицо от света свечи, еле слышно сказал:

— Повиняюсь…

Хворостинин устало смежил глаза…

— А теперь закладывайте буланых… Поеду с Москвой прощаться.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Смененный Курбским на воеводстве в Дерпте, боярин Челяднин по пути из Ливонии в Москву завернул в Великие Луки, куда прибыл из Можайска с войском царь.

Великие Луки были опорным городом — отсюда начинались походы на Ливонию, отсюда же решил выступить Иван и на Литву.

В Великих Луках войско делало последнюю большую остановку. Сюда свозились припасы, здесь воеводы окончательно приставлялись к полкам, здесь заканчивались и последние приготовления: дальше, за извилистой Ловатью, уже не было русских городов. Лишь на самой границе, в сорока верстах от Лук, стоял еще один небольшой крепостной городок — Невель. Но после нападения на него нынешним летом литовского гетмана Радзивилла городок этот был сильно разрушен, малолюден и годился только для короткого привала.

Ко дню приезда Челяднина войско уже переправилось через Ловать, ушли из города и воеводы. В отлогой прибрежной низине виднелись их разноцветные, нахохлившиеся, как куры на насесте, высокие шатры. В городе оставались лишь пушкари со своим нарядом, ожидавшие, когда для них наведут мост поверх непрочного речного льда, который мог подломиться под тяжестью пушек, да вся конная посоха. Город был забит телегами, санями, лошадьми… Лошадей было так много, что даже церкви пропахли конюшней.