Летающий класс

Прошли недели после первого дня и первой ночи в незнакомом мире среди незнакомых людей. Недели, когда каждое мгновение, каждая встреча, любая случайность таят опасность разоблачения. Недели душевных потрясений и писем до востребования, все с новыми и новыми неотложными вопросами.

И все пока идет благополучно. Конечно, в этом есть и немалая доля удачи. Луиза «снова» научилась готовить. Учительнице в Мюнхене приходится примириться с тем, что маленькая Кёрнер, возвратившись после каникул, не так прилежна, аккуратна и внимательна, но зато она стала жизнерадостнее и готова постоять за себя.

А ее венская коллега отнюдь не против, что дочь дирижера Пальфи стала более внимательной и лучше справляется с умножением. И не далее как вчера фрейлейн Гштетнер с апломбом говорила в учительской фрейлейн Брукбаур:

- Наблюдать развитие Луизы, дорогая коллега, весьма поучительно с педагогической точки зрения. Это единственный в своем роде пример того, как сдерживающее начало постепенно преобразует бьющий через край темперамент, как склонность к шалостям, безудержная веселость, пренебрежение ученьем уступает место упорному стремлению к знаниям. И заметьте, дорогая коллега, это преобразование характера, эта метаморфоза, становление высокой нравственности произошло само собой, без всякого внешнего воздействия!

- Да-да, - энергично кивает фрейлейн Брукбаур. - Это саморазвитие характера, это внутреннее стремление к совершенству можно установить и по изменению почерка Луизы! Я всегда говорю, что почерк - это характер!

Нам, конечно, очень приятно знать, что всегда говорит фрейлейн Брукбаур.

Но еще приятнее узнать о безоговорочном признании, о том, что Пеперль, собака доктора Штробла, с некоторых пор по своему старому обыкновению говорит «здрасьте» маленькой девочке за столиком дирижера. И хотя это и противоречило его собачьим понятиям, он примирился с тем, что Луиззи больше не пахнет Луиззи. У людей всякое бывает, почему бы и не случиться такому? Кроме того, милая крошка не ест уже так много омлетов, а с большим удовольствием ест мясное. Если подумать о том, что в омлете нет костей, в отбивных же котлетах, к счастью, наоборот - множество, то можно понять, почему животное сменило гнев на милость.

Если уж учительницы находят, что Луиза удивительным образом изменилась, то что они сказали бы о Рези, экономке, если бы знали ее поближе? Ведь Рези, и в этом нет никаких сомнений, стала совершенно другим человеком. Впрочем, не родилась же она обманщицей, неряхой и лентяйкой? Дело только в том, что не было над ней строгого, неусыпного, все замечающего глаза.

С тех пор как Лотта дома, она хоть и кротко, но неукоснительно все проверяет, все обнаруживает, знает все, что нужно знать о кухне и хозяйстве. И Рези старается изо всех сил.

Лотта убедила отца впредь выдавать деньги на хозяйство не Рези, а ей самой. И это очень смешно, когда Рези, чтобы получить деньги, стучится в дверь, входит в детскую и обращается к девятилетней девочке, которая с серьезным видом сидит за партой и делает уроки. Рези покорно сообщает, что нужно купить, что она собирается приготовить на ужин и вообще обо всем по хозяйству.

Лотта быстро прикидывает сумму, достает из парты деньги, отсчитывает Рези, записывает выдачу в тетрадь, а вечером за кухонным столом получает полный отчет.

Даже отец заметил, что содержание дома раньше обходилось дороже, теперь же, хотя он и дает меньше денег, на столе постоянно цветы, и не только здесь, но и в студии на Рингштрассе; он замечает, что на Рингштрассе стало уютнее. («Как будто в доме жена»,- как-то подумал он. И эта мысль не так уж испугала.)

То, что он больше времени проводил теперь на Ротентурмштрассе, стала замечать даже шоколадная дама - фрейлейн Ирена Герлях. И она позволила себе обратить на это внимание господина дирижера. Конечно, очень осторожно, ведь художники так чувствительны!

- Ты знаешь,- сказал он ей, - меня радует, что Луиззи теперь часто сидит за пианино и с удовольствием перебирает пальчиками клавиши. К тому же она распевает маленькие песенки, и как трогательно! А ведь раньше ее трудно было заставить подойти к пианино.

- И что же? - спросила фрейлейн Герлях и ее брови поднялись чуть не до самых волос.

- Что же? - Господин Пальфи смущенно улыбнулся. - С некоторых пор я даю ей уроки музыки! Это доставляет ей необыкновенное удовольствие. Мне, впрочем, тоже.

Фрейлейн Герлях наградила его презрительным взглядом. Ведь она - персона в высшей степени одухотворенная. Потом она язвительно произнесла:

- А я-то думала - ты композитор, а не учитель музыки для маленьких девочек.

Раньше никто безнаказанно не мог бы сказать такое композитору Людвигу Пальфи! Сегодня же он рассмеялся, как школьник, и воскликнул:

- Но я же никогда в жизни не сочинял столько, как теперь! И никогда не сочинял так хорошо!

- И что же это будет?

- Детская опера,- ответил он.

В глазах учительниц изменилась Луиза. В глазах девочки изменились Рези и Пеперль. В глазах отца изменилась Ротентурмштрассе. Сплошные изменения.